чтобы не упали, сдвигая блюда с разной снедью.
— Стулья еще надо из кабинета принести, — закончив, сказал он и убежал.
— Хорошо его Маргарита выдрессировала, смотрю, — Виктор улыбнулся.
Снова раздался звонок. Аверин взялся за трость.
— Я открою, — Виктор встал.
— Благодарю.
На пороге появился Фетисов, но не успел он войти и раздеться, как подошел Мончинский. Рядом с ним невозмутимой статуей возник Владимир. Он принял у хозяина шубу и шапку, повесил их и посторонился, пропуская колдунов вперед.
Зашел Кузя со стульями.
— Ой, все пришли уже, — он быстро приставил стулья к столу и осмотрел получившуюся картину:
— Эх. Тесновато.
— Ничего, — Аверин махнул рукой:
— Прошу всех к столу. Кто хочет горячий грог или кофе — не стесняйтесь, говорите Кузе, он у нас теперь профессионал.
— Как же я люблю эту фразу: «все к столу», — обрадовался Виктор и уселся на стул рядом со своей чашкой с кофе. Аверин занял свое кресло, Фетисов пристроился в углу возле книжной полки.
— А где же Коржик? — спросил Аверин. Он уже отвык видеть полицейского колдуна без пса.
— В участке, с вашего разрешения, с Расом. Тот диковат еще… привыкает потихоньку, за ним приглядывать надо.
Владимир отодвинул стул, чтобы Мончинский сел, сам же отошел и замер у стены за спиной колдуна.
Аверин поднял на него взгляд и указал на свободный стул:
— Владимир, а ты чего стоишь? Садись, — он повернулся в Кузе, — и ты не мельтеши.
Кузя немедленно плюхнулся на свой любимый стул возле окна. Хорошо хоть поставил его нормально, а не задом наперед, как обычно. Аверин снова посмотрел на Владимира. Тот не двинулся с места, но его лицо приобрело растерянное выражение. Уголки губ приподнялись вверх и подрагивали, взгляд метался от Аверина к Мончинскому. Див то ли ожидал разрешения, то ли просил поддержки. Аверин, пожалуй, впервые видел на лице Владимира настолько яркие эмоции.
— Вы же не против, Сергей? — Аверин сам обратился к Мончинскому. — В моем доме принято, что дивы едят вместе с людьми. Тем более, именно дивы в наибольшей степени заслужили это пиршество.
— Нет… Нет-нет, конечно, я не против, — пробормотал Мончинский, на его губах появилась странная улыбка: — Садись, Владимир.
Владимир подошел и осторожно сел на край стула. Его глаза широко распахнулись, словно он только теперь увидел всё, что было расставлено по столу.
— Тут компот и молоко, это специально для дивов, — ободряюще улыбнулся Аверин и заметил, что, воспользовавшись заминкой, Кузя потянулся рукой к лежащим на блюде котлетам. Аверин строго посмотрел на него, и Кузя немедленно отдернул руку.
— Возьми вилку. То, что тебя посадили за общий стол, в первую очередь означает, что ты должен вести себя как человек.
Кузя послушно взял вилку и повертел ее в руках.
— Вот зачем люди постоянно придумывают какие-то сложности? — он наколол котлету и обратился к Виктору: — А где Дракула?
— Он дома, с моими. Я подумал, он будет нервничать рядом с тобой и Владимиром. Так, пора, пожалуй, и налить, — он потянулся за коньяком.
— Да, вы правы, — согласился Аверин, — кому налить водки? — И взял стоящую рядом бутылку.
Кузя активно использовал вилку по назначению. Уже скоро его тарелка не вмещала в себя всё, что он в нее сложил. Див завертел головой, то ли смутившись, то ли в поисках, что бы еще использовать как посуду. И наткнулся взглядом на пустую тарелку Владимира.
— Ты чего не берешь? Такого у вас в общежитии точно не дадут. Да, у вас нормальная еда, можно есть, но это ведь тетушка Марго готовила. Обалдеть как вкусно! Ну и я немного помогал, — добавил он с гордостью, — вот, смотри, котлеты. Тут буженина. А это кулебяка! Я на нее тесто замешивал, — говоря это, он подкладывал еду Владимиру.
— Неправильно начинать есть раньше хозяина, — негромко сказал Владимир.
— А… ясно, — Кузя с сожалением посмотрел на свою наполненную с горкой тарелку и обвел взглядом колдунов:
— Гермес Аркадьевич… Когда же вы уже начнете пить свою отраву? — его голос прозвучал так грустно, что все рассмеялись, а Мончинский взял с блюда кусок ветчины и положил в рот.
— Всё. Я уже ем, — сказал он.
Кулебяка с тарелки Владимира исчезла настолько быстро, что, казалось, он был сам удивлен, куда она делась.
— Тебе налить вина? — спросил дива Аверин.
— Я налью! — Мончинский взял бутылку, плеснул немного в бокал и поставил перед Владимиром.
Аверин одобрительно кивнул.
— Друзья, — он поднял рюмку, — давайте выпьем за успешное завершение нашего общего дела и за дальнейшее разумное сотрудничество полиции, частного сыска и Управления. И, главное, дивов и людей.
Рюмки звякнули. Кузя чокнулся со всеми чашкой с молоком. А после застучали вилки и ножи.
Когда гости утолили первый голод, Аверин спросил:
— Как там дела с князем Рождественским? В каком он состоянии?
— Всё в таком же, — отозвался Мончинский, — находится в тюремной больнице.
— Его психиатр осматривал?
— Да. Дал заключение, что князь не притворяется, и прописал лечение. А то его светлость повадился о стенку биться. Выглядит жутко, если честно. Я раньше про ломку колдуна только читал. Не думал, что это так страшно.
— Всё зависит от того, насколько сильной была связь с дивом. Видимо, у князя была очень сильной. Хм. Владимир, ты всё еще сохраняешь память Арины?
Владимир оторвался от еды:
— Да. И не буду сбрасывать до суда.
— А, верно… Надеюсь, суд состоится. И не только над Рождественским.
— Уже не получится замять это дело. Им заинтересовался лично государь император, на днях его светлости князю Булгакову пришло письмо.
— Отлично, — улыбнулся Аверин, — так что за отношения были у Рождественского и Арины? У них была сильная связь?
Владимир задумался на секунду.
— Я считаю, что да.
— Не совсем понял. Что значит «ты считаешь»?
— Князь Рождественский не имел ни жены, ни детей. Он полностью отдался своей страсти — пыткам и унижению дивов. Люди его не интересовали, его возбуждало принудить к повиновению могущественное существо. Грубой силой и жестокостью. И его любимой жертвой долгие годы была Арина. Она и так повиновалась ему. Но он хотел добиться абсолютной покорности.
— Возможно, это началось с Лизы…
— Кто такая Лиза? — спросил Виктор. — И вообще, объясните подробнее. Вы все колдуны, а я один ни черта не понимаю.
— Хорошо, я попробую объяснить, — сказал Аверин. — Между желанием колдуна подчинить себе волю дива и примитивной жестокостью грань довольно тонка. И многое может заставить колдуна ее переступить. Страх, неуверенность в себе, жажда власти. Я давно знаком с Рождественским. Еще в Академии он жестоко обходился с дивами. Я думаю, он мучительно жаждал быть лучшим
