этом доме была всегда ласкова с ним.
На этот раз он прокрался в кабинет никем не замеченный. В уютной комнате царил полусвет: лампа доктора не была потушена, в ней только уменьшили огонь.
Декстер повернул горелку, торопливо достал бумагу и конверт и дрожащей рукой, с тяжелым сердцем, написал другое письмо:
«Дорогая мисс Грейсон! Боюсь, что вы сочтете меня за очень неблагадарного мальчика, но я должен покинуть вас и искать счастья по свету. Вы, а иногда и мистер Грейсон, были ласковы ко мне. Но все другие нинавидели меня и смеялись надо мной, потому что я был приютский. Я не могу больше выносить этого, и Боб Димстед говорит, что он тоже не вынес бы, если бы был на моем месте; и мы оба уезжаем и никогда больше не вирнемся.
Остаюсь вашим преданным другом
Декстер Грейсон.
P. S. Я думаю, лучше: Овид Колеби. Ведь я не смею теперь называть себя Декстером. Я бы зачеркнул подпись, но вы всегда говорили, что лучше не замазывать ошибок, потому что это ниопрятно.
Я вас очень люблю, и миссис Миллет тоже, но больше не могу принимать на ночь ее ликарств».
Как пишется лекарство – через «и» или через «е»? На глаза Декстера навернулась робкая слеза, письмо вызвало в нем много хороших воспоминаний о ласках Элен.
Едва мальчик запечатал письмо и надписал адрес, как ему показалось, что в передней отворилась дверь.
Декстер поспешно сунул письмо в карман, схватил бумажку со стола доктора, начертил на ней треугольник и обозначил буквами его стороны и углы. Потом мальчику пришло в голову, что он жалкий обманщик, и он начал быстро зачеркивать треугольник.
Бумага была вся измарана, когда дверь тихо отворилась и вошла Элен. Она подошла и ласково, тоном любящей сестры, заговорила:
– Ах, мой милый бедный труженик! Вот ты где! Опять за геометрией! Мистер Лимпни совсем замучает твою головку. Ну, пойдем со мной: я сыграю папе несколько пьес, а потом мы будем с тобой играть в шашки!
Декстер вскочил. Его мучила совесть. И зачем только в этот вечер все были с ним так ласковы?!
– Ты, кажется, устал, Декстер, – сказала весело Элен. – Ну, идем же.
– Э, где же это он был? Опять где-нибудь проказничал? – заметил полушутливо доктор, когда они вошли в гостиную.
– Проказничал? Нет, папа! – возразила Элен, обняв одной рукой мальчика. – Он был в твоем кабинете и трудился над этими страшными треугольниками, которые выдумал противный старый грек Евклид.
– Работал? Вот как! Прекрасно! – обрадовался доктор. – Отлично, Декстер, я очень рад!
Декстеру стало невыразимо стыдно за себя и, не смея взглянуть в глаза доктору, он взял книгу и принялся ее перелистывать.
– Нет, нет, Декстер! Ты сегодня достаточно возился с книгами, – сказала Элен. – Иди сюда, будешь переворачивать мне ноты… Что у тебя там?
– Где? – не понял Декстер.
– У тебя в кармане что-то шевелится, что-то живое.
Декстер хотел солгать, но не смог.
– Что у тебя в кармане? – спросил доктор. – А, знаю! Наверное, молодой кролик, купленный за гинею.
– Кролик? – спросила Элен. – Покажи мне: они такие милые!
– Вынь-ка его, мой мальчик, да не слишком тискай: с такими животными надо обращаться осторожно. Давай я сам выну.
– Нет, нет! – крикнул поспешно Декстер.
Ужас овладел мальчиком при мысли, что доктор вынет из его кармана письмо.
– Это не кролик, – пробормотал он.
– Так что же? Вынимай же.
Декстер колебался. Но, встретив устремленный на него взгляд доктора, он вытащил сначала носовой платок, придерживая другой рукой письмо, а потом полез и за Сэмом, в полной уверенности, что ему придется выслушать упреки. Сильно краснея, он медленно вытащил из кармана жабу.
– Ай! – крикнула Элен.
Доктор, бывший в хорошем расположении духа, разразился громким смехом.
– Ну, право, престранный ты мальчик, Декстер! – сказал он, утирая глаза. – Ты, наверное, будешь естествоиспытателем. Отвори окно и выпусти беднягу. Если захочешь, жаб ты найдешь сколько угодно!
Декстер повиновался, весьма довольный, что так легко выпутался из затруднения. На этот раз жаба медленно уползла в темный сад.
Мальчик затворил окно и вернулся к доктору и Элен, которые, все еще улыбаясь, были, скорее, склонны шутить, чем бранить его. Затем он подошел к роялю и стал переворачивать ноты. Но музыка еще мрачнее настраивала его, и он снова и снова спрашивал себя: «Почему это они так ласковы ко мне сегодня, когда я хочу уйти от них? Не остаться ли мне? Нет, я обещал Бобу прийти и пойду».
Глава XXIX
Легкомысленный поступок
Наступила пора ложиться спать. Декстер попрощался с доктором и его дочерью, которые, как ему показалось, никогда еще не были с ним так ласковы.
С тяжелым сердцем вошел мальчик в свою комнату, чувствуя, что не может покинуть этот дом, ставший вдруг таким уютным и родным. Уроки, заданные ему мистером Лимпни, не были приготовлены. Но все-таки не лучше ли остаться и сознаться во всех проступках, а заодно и в том, что он разбил стекло, о чем еще никому не сказал.
Декстер сел на кровать и задумался. Любое строгое слово или упрек сейчас лишь утвердили бы его в намерении сбежать из дома, но все были так ласковы с мальчиком, что в его встревоженной душе поднялась борьба.
Потом он представил себе Боба Димстеда, ожидавшего его с множеством разных предметов, необходимых для далекого путешествия, и пред ним стали рисоваться привлекательные сцены жизни на море и суше, и перед этой игрой воображения все остальное померкло.
Ранее Декстер уже наметил, что взять с собой, но теперь, когда надо было собираться, остановился в смущении. Все, что у него было, принадлежало, по его мнению, доктору, и мальчик в конце концов решил не брать с собой ничего, кроме бывшей на нем одежды.
Он в беспокойстве заходил по комнате, как бы прощаясь со своим мирным убежищем, где всякая вещь была ему так знакома. На умывальнике он увидел чашку с противным до тошноты лекарством миссис Миллет. Мальчик невольно улыбнулся, взял чашку и попробовал ромашковый отвар. Ему тут же представилось забавное, но серьезное лицо старушки, которое он в эту минуту находил очень милым. Декстер поставил чашку на место и покачал головой. Затем, стараясь быть решительным, подошел к комоду, отпер его и вынул из-под чистого белья старую веревку, служившую ему для качелей на сеновале.
Проходя мимо двери, он прислушался, но внизу все было тихо. Он повесил веревку на крюк и стал пробовать, выдержит ли она его. По-видимому,
