Обернувшись, кое-что встает на свои места, только я не могу все еще разгадать шараду. Девочка сильно похожа на Агнес. И Саманту. У нее большие глаза цвета горячего шоколада с молоком, длинные темно-русые волосы, вьющиеся на концах. В джинсах с медвежатами и яркой майке, она осматривает меня с интересом. И мне уже не вспомнить, что именно эта малышка сказала мне, чтобы остановить.
– Ты должен приседать, – корявя слова, провозглашает ребенок, указывая на меня маленьким пальчиком.
– Что? – смеюсь я, вглядываясь в нее, складывая два и два.
– Нельзя ругаться! – хмурит бровки она. – Я же уже сказала! – В предложениях некоторые буквы «проглочены», другие – произнесены не внятно, но я понимаю ее.
Строя нарочито строгий вид, я переключаю все внимание только на нее.
– Я понял, я виноват, – киваю ей, вытягивая руки вперед, собираясь начать приседать.
Довольно глядя на меня, она, будто, считает, каждое мое сгибание колен. Тяжело дыша, спрашиваю у нее, такой серьезной:
– И сколько раз еще?
Ее красивое личико становится вовсе прекрасным, когда она счастливо улыбается. Девочка подбегает ко мне, чтобы взять за руку и похвалить.
– Ну, все-все, хватит, – похлопав меня по ноге, он поднимает голову вверх. – Ты молодец! – А потом она пальчиком поучительно помахала в воздухе. – Больше не ругайся!
Она возрождает внутри веселье, и я улыбаюсь, как придурок, глядя на нее. Внутри просыпается гордость, ведь она одобрила мои старания. Не думал, что ребенок может вызывать во мне такие ощущения. Посмотрев сквозь ресницы на Агнес, я, к сожалению, не смог не заметить, как взгляд ее мечется, и как она теребит кухонное полотенце в руках. Это еще больше насторожило меня.
– Это не твой ребенок, – констатирую я факт, но, возможно, фразу можно истолковать, как вопрос.
Агнес отрицательно качает головой, опустив глаза:
– Нет.
Я наполняю воздухом легкие, потому что после следующих слов, мне его может не хватить.
– Это ребенок Сэм? – в этот раз я спрашиваю, и в этот раз у меня самого ноги подкашиваются, а голос, словно, не принадлежит мне.
Девочка все схватывает быстро и опережает с ответом жену Аарона.
– Ты не знаешь мою маму? – потянув меня за руку, она склоняет головку на бок.
Ее мелкие локоны рассыпаются по плечам. Такая красивая. Такая ангельская.
– Моя мама и Агнес, – имя девушки, стоящей передо мной, ребенок не на шутку коверкает, – очень похожи. Но я не путаю их! – она снова тянет меня за руку и расплывается в блаженной улыбке, хвастаясь своим достижением.
Я стараюсь улыбнуться ей в ответ, но у меня просто не получается. Не получается. Поглядывая на дрожащую Агнес, испытывая к ней один только гнев, я присаживаюсь на корточки перед маленькой принцессой. Приобняв ее, я, как бы, интересуюсь от нечего делать:
– А где твой папа?
Агнес роняет полотенце из рук.
Это я – ее отец? Я?!
– Мой папа умер! – Пока что не понимая горького значения слова «смерть», громко и волнительно объявляет девочка.
Я закрываю глаза, двумя пальцами сжимая переносицу. Мне действительно хреново. Он, правда, умер, или так сказала своей дочери Саманта, а все остальные поддерживают легенду? Пока я остолбенело гляжу себе под ноги, сестра Сэм уводит ребенка обратно в гостиную, попросив при этом не выходить оттуда, пока она не разрешит.
С трудом выпрямившись, я засовываю руки в карманы брюк. Ком в горле не позволяет сказать и слова. Ну, не выходит у меня, черт возьми! Есть два варианта развития событий. Первый: накричать, выяснить, что за хрень происходит? И второй: просто выйти вон. Но ноги приросли к полу, а кричать я не могу. Дай мне сил, Господи. Дай, пожалуйста, сил.
– Кто… – голос тонет в боли и ненависти к себе, ко всем. – Кто отец?
Вопрос выходит таким тихим, что я сомневаюсь в том, что Агнес меня расслышала. Но она отвечает. Правда, спустя больше двух минут, но отвечает.
– Бут, – потом долгая пауза, такая долгая, что я даже успеваю вспомнить, кто такой этот уродливый гандон Бут.
Нет, конечно, я его никогда не видел, и нельзя так говорить о мертвых, но сдержаться тоже мне не под силу. Он – тот, кто увел у меня Сэм. Тот, кто предложил ей ее мечту, а потом свалил на тот свет.
– Бут? – почему-то переспрашиваю я.
Агнес уклончиво переводит взгляд на окно. Она переминает пальцами поднятое бело-желтое полотенце, а я сжимаю ладони в кулаки.
– Почему? – одно-единственное слово, заставившее Агнес, не контролирующую свои слезы, взглянуть на меня. – Почему мне ничего не сказали? Это же ее дочь.
Это же еще один человек, которого я могу любить. Которого я хочу любить. Потому что это – ее ребенок. От нее. Но Агнес решает не говорить ничего: лучше сохранять молчание, чем выдать что-то лишнее. Понятно.
– Когда умер Бут? – я общаюсь с ней в режиме спокойной тихой интонации.
Я держу себя в руках. Пока Агнес не говорит мне:
– Он не умирал, – сглотнув, сестра Саманты опускает глаза вниз, прикрыв их веками, на которых, под прозрачной кожей, проглядываются вены. – Он перебрался жить в Мексику.
Бут ее бросил. Бут бросил Сэм с ребенком! Он ее оставил и уехал. Перед глазами все плывет. Просто бесполезно контролировать себя. Пошло все к черту! Но в доме ребенок, и как бы мне ни хотелось что-нибудь опрокинуть, я сдерживаю себя в этом. Выскакиваю на улицу, дохожу до гаража в две секунды. Хватаю Аарона, склонившегося над своей тачкой, за локоть и оборачиваю к себе. Тот ошарашенно раскрывает рот, широко раскрыв голубые глаза, когда я замахиваюсь, чтобы ударить друга по челюсти. Но… не могу сделать этого. Кулак замирает в воздухе, а сердце так и воет.
– Почему? – спрашиваю я у него то же самое, что и у Агнес.
Аарон отдергивает низ куртки, явно взбешенный ситуацией.
– Что – почему, Джер?! Что с тобой стряслось?!
Я хватаю его за воротник, приближая к себе.
– Ты, мать твою, вдалбливал мне в голову несколько часов назад о том, что значит – быть мужчиной. – Мой крик не останется не услышанным: – Так почему ты поступаешь не по-мужски?! Почему, Рон?!
Он все еще не понимает, ловит ртом воздух, убирает мои руки от себя, подавшись назад. Вертит медленно головой из стороны в сторону. Он хочет понять. Хочет знать, о чем я говорю. Я предоставлю ему это возможность. Вскинув руку, я указываю на его недавно приобретенный дом.
– Девочка очень похожа на маму, – успокоившись, признаюсь я, и у лучшего друга отпадает челюсть.
Открыв рот, он пытается сказать что-то, но не находит слов. И не нужно.
– Ничего не говори, – прошу его я, выставив ладонь перед своим лицом. – Я хочу подумать обо всем.
