и она про меня, уж мы бы договорились.
– Что же такого вы знаете? Советую сейчас и сказать. Краденые вещи, комнаты наверху – это одно дело. А убийство, сами понимаете, другое. К тому же муж Агнессы – совслужащий при должности, бывший красный командир. Вспыльчивый человек. И со связями. Он просто так это не оставит.
Я блефовал, Нанберг не был похож на мстителя, скорее, истерический тип в его-то нынешнем состоянии. Менжуева усмехнулась. Подхватила со стола колоду Таро, умело, не торопясь тасовала карты.
– Хотите узнать о будущем или, может, что-то другое?
– Пустые хлопоты, дальняя дорога, а на сердце у меня дама треф, верно?
– А вы не насмехайтесь. Ваша милиция не знает, и никто не знал, а мне известно. Агнесса с одним человеком часто встречалась. Он приезжий. При должности. Она думала, он ее заберет отсюда. Спрашивала о нем, что думает и как все выйдет с ним. Очень сильно увлеклась.
– И кто же он? – мелькнуло, а не водит ли мадам нас за нос.
– Холодный тип. Властолюбец. Агнессе с ним выходило вот, – она протянула мне карту. На рисунке улыбалась женщина с повязкой на глазах.
– Что же эта карта значит?
– Восьмерка мечей. Это означает неспособность увидеть чьи-то мысли или намерения.
Она вынула из колоды другую карту.
– Еще цепи. Это значит покориться пороку. Все указания были плохими. Как и кончилось.
– Несомненно. А имя и фамилию этого человека вы знаете?
– Нет. Агнесса говорила мало. Больше спрашивала. По ее вопросам я кое о чем догадалась. Она хотела уехать. Бросить мужа. Потом повиниться перед ним в письме. А ко мне ходила совесть успокоить. Чтобы прощения просить у тех, кого вы уже не спросите.
Значит, все же Агнессу беспокоило, что она не может покаяться перед покойниками.
– А серьги?
Я покрутил их в руках, открыл, рассмотрел жемчуг. Менжуева следила за моими движениями.
– Вот она и отдала мне серьги. Нужна личная вещь, чтобы установить мистическую связь.
– Где Агнесса Нанберг в тот день забыла свои вещи?
– В прихожей.
– Она сразу нашла оставленное?
– Хотите знать, заходила ли она в комнаты? Нет. Нашла и ушла.
Менжуева настаивала, что Агнесса дальше прихожей не заходила. И кроме нее в доме никого не было. Немой дурачок мычал согласно, подтверждая ее слова.
– Про мои дела вы все знаете. Что мне скрывать? Если думаете, что в доме был чужой и с ней столкнулся, – так ведь мимо нас не пройти. А черная лестница выходит на задний двор.
Проверили черную лестницу еще раз. Менжуева не врала, клиенты имели возможность уйти из комнат на верних этажах, соблюдая полную конфиденциальность. Значит, если мадам не сочиняет, у Агнессы Нанберг был любовник. В городе у них мало знакомых. Я бы, пожалуй, поставил на улыбчивого шофера Петю. На вид птица не ее полета, но кто разберет женщин.
– Самое удобное дело, – Зыкин был со мной согласен. – Она с шофером всегда, муж спокоен, а они за его спиной дела и проворачивают.
Его очевидно разумные слова в такт моим мыслям заставляли почему-то морщиться.
– А чего тут кривиться? Удобно устроилась. И муж – шляпки-ридикюли, и полюбовник молодой горячий. Может, хотел, чтобы от мужа ушла? Легко, думаете, видеть, как старый хрен твою лялю жмет. По вечерам-то она в спальню не с ним.
Однако в порту шофера быть не могло. Он отвез Нанберга и вернулся в контору, мы проверяли. Секретарь Раиса подтвердила, что видела машину во дворе учереждения. Но все же, если допустить как одну из версий пропажи Агнессы именно убийство, то у Нанберга появляется вероятный мотив – ревность. Я узнал и еще кое-что о нем. Ушел на «гражданскую работу» Нанберг вовсе не сам. Он был вынужден это сделать по состоянию здоровья. Диагноз «травматический невроз». Кроме того, всплыли подробности его слишком жестоких даже для военного времени срывов. Травма головы и, возможно, эпилептический припадок объясняли провалы в памяти. Но я все время возвращался к мысли, что подтвердить их мы не можем. Амнезия не гипс, глазу не видна. В переводе с греческого слово означает – «утрата воспоминаний». О ней известно не так уж много. Я полистал подшивки медицинских журналов. Библиотеку факультетов варшавского вуза разместили в универсальном магазине на Садовой. Нашел статью «О периодических приступах амнезии» (Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии, 1900, № 4). Но проще расспросить специалиста. Я поехал в клинику.
Амнезия
Поздним вечером, когда уже все звонки стихли, на меня с книжной полки в кабинете профессора смотрели длинные выпуклые глаза египетской маски. Для начала я спросил, как, по его мнению, вообще обстоят дела у Нанберга? Профессор снял и отложил очки, стеклышко блеснуло синим светом. Потер лицо широким движением, сжал переносицу.
– Я говорил сейчас с пациентом. Артист – нервический тип. Любит беседовать. И вот, представьте, у него есть теория. Бог или высший разум, назовите как хотите, не мыслит в нашем с вами понимании. Мысли чересчур нерасторопны. Утверждает, что этот процесс можно сравнить с музыкой.
– Это, несомненно, интересно. Но какое отношение имеет к Нанбергу? Он сказал, что у него случился приступ.
Время было позднее. Хотелось скорее получить ответы и отправиться восвояси.
– Причуды мозга… Ну что же Нанберг? Со скандалом уехал домой. Ходит на службу.
Лицо профессора оставалось в тени. В круг света от лампы попадали только руки. Снова вспомнился доктор Тульпа.
– Да, я был у него на службе. Вполне бодр. Жалуется только на головные боли.
– С вами он охотнее беседует. У вас лицо располагает. Для врача это важно.
– Я не совсем тот тип врача, профессор. Мои «пациенты» равнодушны к внешности. Я ведь судебный медик.
– Все равно. Ну что же? Имеем вполне классический вариант эпилепсии. Тонико-клонический приступ. Ничего выдающегося. Как по учебнику: внезапное падение, судороги, пена. Он сказал, что приступы бывали в раннем детстве, потом прекратились и вот опять.
– Могу я спросить, почему вы не оставили его здесь, в клинике?
– Ваша контора, положим, может задержать гражданина против его желания. А мы нет.
Фраза прозвучала резковато. Он это понял. Я молчал. Как я и думал, желая загладить, – профессор продолжил:
– Давайте что ли кофе попросим сварить? А лучше вот, – стукнула дверца, звякнула крышечка графина, запахло коньяком. Он подвинул пузатую рюмку ко мне. Мелькнула мысль, что последние дни меня всюду настойчиво угощают чаем или кофе. Предложение Р. вносило разнообразие.
– Исцеление – дело времени, примем за аксиому слова Гиппократа.
