поставить меня в неловкое положение. – Шери – это по-французски «милый»! Я же тебе говорила!
Господин, опустив развернутую газету, показал свое лицо. Обычный мужчина лет пятидесяти. Посмотрел на нас с Мариной, кивнул головой, улыбнулся, как старым знакомым.
– Bonjour belles dames.
Тряпкина прикрыла мою руку своей ладонью покровительственным жестом самой умной и прозорливой женщины в Шатийоне.
– Он сказал «Добрый день, милые дамы».
От ее самодовольной улыбки мне захотелось спрятаться под столом, рядом с Шери.
Я тоже приветственно кивнула мужчине, после чего он бросил проходящей мимо официантке с тряпкой в руке что-то типа «Шери, тадададам». Девушка улыбнулась, кивнула головой и бросилась выполнять какую-то просьбу посетителя.
Так вот к кому он обращался с этим нежным «шери», к официантке. Вероятно, он здесь постоянный посетитель, а потому его здесь все знают, и он может позволить себе обратиться к девушке так по-свойски.
– У тебя проблема, – сказала мне Тряпкина.
– Какая еще проблема? – огрызнулась я, поклявшись себе в случае, если с наследством все закончится благополучно, и у меня появится желание пожить в Париже, выучить французский!
– «Паранойя» называется! Ты же, услышав «шери», подумала, что это киллер или что-нибудь в этом духе, да? – Она хрипловато рассмеялась. И что только удержало меня от того, чтобы выплеснуть ей в лицо горячий кофе? Думаю, только незнание французского – как бы я объяснялась в полицейском участке, зачем я ошпарила лучшую подругу?!
– Скажи, тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной, над моими страхами, которые ты сама же и вызываешь?!
– Ладно, извини… Просто я устала быть мишенью вместо тебя.
Ну вот, пожалуйста, снова! Я допила кофе. Пора было возвращаться в Париж, к мадам Жиро, чтобы купить уже все эти тарелки-супницы-статуэтки и спокойно дожидаться приезда Левы.
Марина не спеша лакомилась яблочным штруделем. И вдруг мне стало плохо. Реально плохо. Меня затошнило, мне стало так нехорошо, что я, уверенная в том, что меня все-таки (наконец-то уже!) отравили, провалилась куда-то в преисподнюю…
16
– Где я?
Открыв глаза, я увидела над собой белый потолок. Больница? Хорошо, что еще не морг!
– Господи, наконец-то!
Марина склонилась надо мной. Она держала мою руку в своей. Я чувствовала какой-то неприятный запах. Нашатырь, наверное. Надо мной склонилась и девушка-официантка. Кажется, я все-таки не в больнице. В кафе. Где-то в подсобке. Я приподняла голову, оглянулась.
– Ну что, отравила меня все-таки?
– Дура, молчи! Что ты такое говоришь?
Что-то часто она стала называть меня дурой.
– Тряпкина, чего ты от меня хочешь? Денег? Сначала отправить меня на тот свет, а потом прибрать к рукам все, что у меня есть? Ты скажи, не стесняйся. Скажи, сколько тебе нужно денег, чтобы ты уже успокоилась и прекратила меня терроризировать!
Мне показалось или я действительно произнесла это вслух? Если я на самом деле дура, то сказала это, если же нет…
– Милая, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила меня Марина.
Уф, кажется, я все-таки произнесла это про себя.
– Лучше всех. Что со мной? Сколько времени я здесь торчу?
– Минут пятнадцать. У тебя был легкий обморок.
– Значит, пока жива?
Я на самом деле чувствовала себя вполне сносно. Живот не болел, желудок тоже. Разве что слабость была во всем теле. У меня не было сил даже злиться на Марину.
Перепуганная официантка стояла рядом с диванчиком, на который меня уложили, и смотрела испуганно.
Марина сказала ей что-то, видимо, успокоила ее, и вскоре мы покинули кафе.
Оказавшись на свежем воздухе, я почувствовала себя значительно лучше.
– Предлагаю вернуться домой, в смысле, в Левин дом, проверить, все ли там в порядке, запереть его, вызвать такси и отправиться в Париж, к мадам Жиро, – предложила я, и Тряпкина моя сразу же согласилась. Но потом, вспомнив, что нам надо бы обналичить деньги, предложила найти банкомат и попытаться снять все же не тысячу евро, сумму, которую мы должны были заплатить мадам, а больше, так, на всякий случай. К счастью, нам удалось решить этот финансовый вопрос, и мы, уладив все наши дела и заперев Левин дом, вызвали такси и отправились в Париж.
Всю дорогу Марина молчала. Смотрела в окно и явно грустила. Я же мысленно встречала Леву, обнимала его. Мне так не хватало этих его крепких объятий, его рук, его нежности, чтобы снова почувствовать себя защищенной. Напрасно я отправилась сюда с Мариной, надо было дождаться, пока освободится Лева, вот мы бы с ним и полетели. И куда я так спешила? Или спешила не я? Сейчас мне уже было трудно вспомнить, кто именно, я или Марина, хотел поскорее покинуть Москву. Думаю, мы обе, напуганные смертью Сони, захотели поскорее забыться и раствориться в другом мире, в другой стране, затеряться среди других декораций. Тем более что и повод был.
– Как-то по-свински я поступила с Володей, – сказала я тихо, и перед глазами возникла сцена нашего театра, главреж, сидящий в первом ряду и внимательно наблюдающий за тем, что там происходит. Уж не знаю почему, но я всегда с благоговением относилась ко всем режиссерам без исключения, считая их своего рода богами, создающими собственные миры. Обиженный на всех и вся, оскорбленный поступком актеров, которые покинули театр, устремившись за молодым, амбициозным Олегом Смирновым, Сазыкин не запил, не раскис. Он принялся сколачивать свою труппу, сохранив при этом всех тех, кто не пошел за Олегом, а остался преданным своему режиссеру. Нашел эту пьесу, пусть и скандальную, провокационную, но все равно, он пытался что-то сделать, причем новое, оригинальное… Да, со стороны, быть может, так и выглядело, но на самом-то деле все это было так далеко от подлинного искусства, ведь Сазыкин просто хотел самоутвердиться, не более того. К тому времени, когда я говорила Марине, у меня в голове и в душе все перепуталось. На самом деле я думала не о Сазыкине, а о том, что мы с Тряпкиной не остались даже на похороны Сони. Причем ни мне, ни Марине тогда и в голову не пришло задержаться, нас словно кто-то подгонял. Но кто?
– Тебе виднее, – тихо отозвалась Марина. Я повернулась к ней и увидела, как по щекам ее текут слезы.
– Ты чего, подруга?
– Устала, – отмахнулась она. – Так много всего произошло за последнее время. Только успевай переваривай, осмысливай. Может, я не права, и мне просто мерещатся убийцы. Но рана-то ноет! Моя рана на теле, она же реальная! Я же ее не придумала!
– Послушай, ты права. Мы обе устали. Ты раздражаешься по всякому пустяку, порой мне кажется, что ты ненавидишь меня, и тогда я начинаю жалеть, что взяла тебя с собой. Да-да, я понимаю, все это нервы, и у тебя и у меня… Ты же тоже чувствуешь, что вокруг нас происходит что-то непонятное. Больше тебе скажу, я стала подозревать тебя…
– Что-о-о? – Тряпкина впилась в меня взглядом. – Это в чем же ты меня подозреваешь? Вот это новости!
– Ну… тогда… Я нечаянно подслушала твой разговор с матерью, и по всему выходило, что у тебя роман с Левой и что я вам, типа, мешаю…
Марина покрутила пальцем у своего виска, замотала головой, возмущаясь.
– Потом ты сказала, что Лева приставал к тебе там, в квартире Володи, ну, когда Соня-то пропала…
– Дура ты, Ларка, я просто хотела тебя позлить.
– Так я и думала… – Я хоть и сказала это более-менее спокойно, но на самом деле ее слова ранили меня в самое сердце. Разве можно намеренно причинять боль друзьям? Нет, с Тряпкиной пора
