с вкусными пирожными, а если завернуть за угол и пройти один квартал, можно попасть прямо в наш холодильный институт, но там меня видеть не должны, я в Харькове.
А что впереди? Ремонт обуви с большим котом в сапогах, парикмахерская на ступеньках, главпочтамт и, собственно говоря, всё.
Пройдя короткую, даже по одесским меркам, улицу Садовую, я наконец-то достиг Нового рынка и с уверенностью, что именно здесь мне всё-таки сегодня повезёт, быстро прошёл через главные ажурные ворота.
Найти место продажи ёлок удалось, но с одной существенной оговоркой. Загончик, устланный зелёными иглами и обрывками маленьких веточек, был, замок на нём висел, а продавцов или хотя бы одной завалящей ёлки не было. Обойдя вокруг, надеясь выяснить перспективы продажи важного новогоднего атрибута, я получил чёткий и исчерпывающий ответ.
— Еще вчера все ёлки продали, и до следующего года не будет, — чему-то радуясь, сообщила торговка кислой капустой.
— А может, где-то ещё продают, не знаете?
— Может, и продают, вон там под навесами, — кивнула она головой в сторону рядов и неожиданно громко, жизнерадостно закричала, — капусточку, кому капусточку, недорого.
«Спекулянты», — понял я, как только подошёл поближе.
Двухметровые, большие ёлки продавали по семь-восемь рублей, средние по пять-шесть, а других, собственно говоря, и не было.
«Хороший навар, при госцене рубль двадцать за метр», — подумал я, обходя продавцов.
Дешевле пяти рублей ничего не было, и я забрёл под навес между двумя пустыми рядами. В дальнем конце, в полумраке, вырисовывалась фигура с невысокой, в мой рост, ёлкой, бережно удерживаемой за ствол дядечкой в темном пальто и фуражке. Ёлка была в меру пушистой, однобокой, это нормально, если поставить в угол, с надломленной верхушкой, в самый раз, чтобы надеть ёлочную звезду из бусинок и стеклярусов.
— Сколько? — спросил я, не переставая рассматривать ёлку.
— Пять, — ответил дяденька и добавил, — красавица, — и для убедительности гордо, любуясь, поднял её на вытянутой руке.
— Три, — сказал я для начала, готовый отдать четыре.
Дяденька взялся за козырек, приподнял фуражку, почесал темечко, резко нахлобучил её обратной и, махнув рукой, в сердцах сказал:
— А давай… А то до дома пора, на электричку не успею. Только веревки обвязать нету, — добавил он.
— У меня есть, — обрадовался я и, всучив трояк, схватил ёлку.
Связывать разлетающиеся колючие лапы было неудобно, ёлка стремилась вывернуться, упасть, хлестнуть по глазам и больно кольнуть уши. Пришлось выйти на свет поближе к людям, надеясь на чью-то помощь. То, что я увидел у себя в руках, выйдя из-под навеса, привело меня в ужас. Ёлка та же, в мой рост, однобокая, с поломанной верхушкой, но иголки не тёмные, красивые, какими выглядели в полумраке, а ржаво-зелёные, с жёлтыми засохшими концами, старые, шумно опадающие при резком движении. А дяденька? Я резко повернулся, вглядываясь в полумрак под навесом, — его и след простыл.
— Вот дебил… Бля-я-я-я… — то ли про него, но в большей мере про себя, вырвалось вслух.
Непроизвольно вылетевшее, тягучее и неприличное «Бля-я-я-я…», в полной мере относилось и к ёлке, которую я ещё раз внимательно и критически осмотрел. Окинул я этот хвойный кактус свежим, по-новому здравым, не суетливым, взглядом и понял: меня надули, причём самым тупым, бессовестным образом. Очевидным было ещё и то, что этой «красавице» не суждено быть украшением праздника.
«Сам виноват, — ругал я себя, — заплати пять рублей, выбери ёлку на свету, осмотри, рассмотри, разгляди, да всё что угодно делай, укуси и потряси, в конце концов, но купи нормальную. Сэкономил, ничего не скажешь. «Скупой платит дважды». Сколько раз Мосик повторял».
Я уже посматривал по сторонам, надеясь найти место, куда её выбросить, но тут ко мне пошел мужчина и спросил:
— Почем ёлка?
— Пять, чтоб отдать, — не моргнув глазом, ответил я.
Мужчина, наклонив голову на бок, с подозрением взглянул на неё ещё раз.
— Подумаю, — пробурчал он и боком попятился, не отрывая взгляда от ощетинившихся веток.
— Я уступлю… — крикнул ему вдогонку.
Он лишь кивнул головой и удалился рассматривать других представителей ёлочных питомников, в ряду которых по неосторожности оказался и я со своим чудовищем.
— Сколько? — услышал я вопрос, и, не оборачиваясь, ответил:
— Прошу пять.
— А отдать?
— Тоже пять, — весело ответил я и повернулся к молодой паре, робко приценивающейся к ёлке.
Серьезный вид, с каким они изучали моего уродца, меня окончательно развеселил:
— Утром продавал по десять. Одна осталась, поэтому и прошу, и отдаю по одной цене — всего пять рублей. Даром, — всё больше вживаясь в образ прожженного спекулянта, доверительно поведал я им.
В двух парах устремленных на меня глаз я увидел растерянность и готовность купить моего колючего монстра. Они переглянулись, парень уже полез было в карман за деньгами, и тут мне стало их жалко. Купят, испортят себе праздник.
— Извините, ребята, не продается, сам купил, — улыбнулся я и добавил, — неудачная шутка.
— Так вы не продаете? — робко переспросила девушка.
— Это моя ёлка, — повторил с нажимом на «моя».
Ребята, так ничего и не поняв, пошли дальше вдоль ряда продавцов.
Подъехали рыжие «Жигули», тройка. Из открытого водительского окна высунулась голова в мохнатой лисьей шапке:
— Сколько хочешь?
— Пять.
— Даю четыре.
— А если бы я сказал шесть, давали бы пять?
— Ну.
— Тогда шесть.
Голова рассмеялась и исчезла, машина тронулась.
«Что ж он уехал, я бы за трёшку отдал и не мучился», — разочарованно подумал я.
Желание играть в торговца ёлками улетучилось, отдам её первому, кто подойдет, решил я, критически осматривая своего колючего мучителя. А нет, так выброшу и куплю новую.
Подошли мужчина с женщиной:
— Продаете?
— Могу продать, если попросите.
— Сколько?
— Три и забирайте.
Мужчина взглянул на женщину и спросил:
— Берем?
Она кивнула головой и ответила:
— Бери, а я схожу в мясной, потом приду и подпишу протокол.
Её последнее, тихое, ключевое слово я-то услышал, но пропустил его мимо мозгов.
Мужчина достал три рубля и протянул их мне. Моя ёлка вызвала интерес: её обступили новые, внезапно подошедшие покупатели, заслоняя собой чахлое солнце.
— Не продается, — сказал я зевакам, протянув руку за трёшкой.
Как только я взял три рубля, мужчина с видом факира, извлек красную книжечку с золотым гербом СССР на обложке и, помахав в раскрытом виде перед моим носом, сказал:
— Пройдемте, гражданин.
Любопытные покупатели, которым я только что говорил, что ёлка не продается, резво, с каким-то непонятным мне удовольствием, схватили меня за руки и повели. Вели долго, через весь Новый рынок. Один внештатный сотрудник, он же тихарь — с одной стороны, второй — с другой, кто-то ещё топтался сзади, а между ними я,
