от истца и ответчика предоставить поручителей, имелись в виду тоже люди с хорошей репутацией, потому что ручались они именно ею. И, наконец, я уже писала, что со временем был принят закон, по которому в случае назначения ордалий, после прохождения проверки водой и признания невиновными, людей с хорошей репутацией отпускали, а с плохой – изгоняли. На всякий случай. Явно король тоже верил репутации больше, чем весьма сомнительной процедуре Божьего суда.
И уж тем более репутация имела значение, когда человек сам оказывался в роли обвиняемого! Люди, своим поведением вызывавшие раздражение в обществе, с большей вероятностью могли получить обвинительный приговор, чем те, кто все это время был добрым соседом. Ведь не надо забывать, что пока испытывали ордалиями, этим руководил местный священник и местные чиновники, хорошо знавшие репутацию всех жителей. А уж суд присяжных и вовсе состоял фактически из соседей обвиняемого. Хуже всего приходилось людям пришлым: их признавали виновными гораздо чаще – просто потому, что их никто не знал и за их репутацию некому было поручиться.
Как можно было стать «человеком с дурной репутацией»? Средневековые проповеди, сборники советов, руководства по покаянию, баллады, законы, юридические трактаты, судебные протоколы, постановления городов и гильдий полны рассуждениями о том, «что такое хорошо, а что такое плохо». Но на практике, чтобы прослыть совсем уж недостойным членом общества, конечно, надо было постараться, люди обычно снисходительны к тем, кого они давно знают, и склонны прощать им мелкие слабости. Поэтому объяснить, по какому принципу те же присяжные принимали решение об оправдании или осуждении и какое поведение выводило человека за рамки терпимости сообщества, в принципе невозможно. Пределы терпимости в разных местах и в разные годы были разные. Да и от преступления тоже многое зависело.
Честная женщина
Не могу обойти вниманием такой любопытный момент: в средневековых судебных записях женщин, осужденных за различные преступления, в том числе воровство, нередко продолжают называть «честная женщина». Такой вот нонсенс.
Но в те времена это никому не казалось странным – такое отношение вытекало из положения женщины в целом и ее прав и обязанностей в глазах общества. Это от мужчины могли в разные периоды требовать то одних, то других качеств, а женщину всегда оценивали в первую очередь с точки зрения ее порядочности в сексуальном плане. Поэтому, какие бы преступления женщина ни совершила, если у нее не было любовников, если она хранила целомудрие или была верной женой и даже если она жила во внебрачной связи, но с одним-единственным мужчиной – она все равно нередко оставалась в глазах общества «честной женщиной». И суд по этой причине мог проявить к ней снисхождение.
Убийство должностного лица. Миниатюра. XV век
Поэтому, когда женщина оказывалась замешана в какой-то скандал, ее дальнейшая судьба могла быть напрямую связана с ее поведением. Если соседи и знакомые свидетельствовали в суде, что она добродетельна, преступление могли счесть случайностью, в которой виновата слабость женской натуры. А распутница в глазах общества была порочна по определению, следовательно, способна на любое преступление и опасна для общества. Тут пощады ждать не приходилось.
В общем, Шипионе Баргальи, один из последних новеллистов эпохи Возрождения, не зря писал в одной из своих новелл: «Она твердо верила, что сохранила честь свою незапятнанной, полагая, видимо, как то делают ныне очень многие, что честь целиком исчерпывается сведениями, которыми располагают о жизни и нравах человека его соседи, и мнением, которое они о нем составляют».
Суровые законы
Законы в те времена были жестокие, многие преступления карались смертной казнью или тяжкими увечьями. Кстати, был такой случай (наверняка не единичный), когда одному горожанину лошадь откусила ухо. Так он подал прошение властям, чтобы ему выдали об этом официальную бумагу.
Потому что мало ли – вдруг он попадет в неприятную ситуацию где-то далеко от родного дома, где его плохо знают. Подумают, что он лишился уха за какое-то преступление, и он сразу окажется человеком с дурной репутацией, что чревато окончанием жизни на виселице.
Впрочем, не только в нашей стране суровость законов часто компенсировалась необязательностью их выполнения. Про то, что почти все решившиеся на Божий суд проходили ордалии успешно и почему так получалось, я уже писала. Разумеется, у суда присяжных процент оправдательных приговоров был гораздо ниже, но тут опять же напоминаю, что Божий суд назначался только в самом крайнем случае, и таковых было на всю страну максимум несколько десятков в год, тогда как суд присяжных разбирал все уголовные дела.
«В период с 1300 по 1348 год, в ходе опроса, проведенного в пяти округах и включавшего 16 365 уголовных обвинений, среднее число обвинительных приговоров составило 25 процентов», – пишет Барбара Ханавальт[73]. Цифра достаточно невелика, ведь не надо забывать, что коронерское жюри еще до суда отсеивало всех, кого, по их мнению, схватили по ошибке, и осуждали 25 % от числа тех, кого на предварительном слушании уже сочли подозрительными.
Добавлю, чтобы не возвращаться к этой теме, что, когда судили духовенство, обвинительный приговор выносился уже не в 25 %, а в 64 % случаев. Объяснение этому простое: присяжным не было необходимости их щадить, поскольку все прекрасно знали, что они воспользуются привилегией духовенства и наказание им будет назначать церковный суд, а следовательно, виселица или увечье им не грозят. Поэтому в ситуациях, когда мирянина бы пожалели, учли молодость и другие смягчающие обстоятельства и оправдали (потому что с альтернативами было туго – или повесить, или отпустить, третьего не дано), клирика спокойно признавали виновным. Тем более что духовенство редко судили за мелкие преступления, в основном, судя по судебным реестрам, их обвиняли в грабежах и кражах со взломом. Процент судимых за убийства и изнасилования у клириков был примерно такой же, как у мирян.
Это вообще очень интересная тема, потому что, с одной стороны, можно предположить, что эти 64 % и есть реальная цифра виновных. То есть в случаях с мирянами присяжные по разным соображениям, но в основном из-за чрезмерной жестокости наказаний, оправдывали больше половины виновных. А с другой стороны, все та же привилегия духовенства, от которой английские власти сумели окончательно избавиться только в XVI веке, после Реформации, приводила к тому, что некоторые предусмотрительные профессиональные преступники действительно формально работали где-то при церквях, чтобы иметь иммунитет против виселицы. Плюс любые образованные преступники тоже пользовались этой привилегией, причисляя себя к духовенству и таким образом избегая высшей меры.
Тяжкие преступления:
