выражение медленно заволокло её лицо:
– Этти… что мне с тобой делать? – девочка не была уверена, как ответить на этот вопрос. – Просто пообещай мне одну вещь.
– Какую, мама?
– Ты… ты… собираешься стать одной из этих… из этих… суф… суф…
– Суфражисток! – в каюту вошла Лайла.
– Ах, ты просто очаровательна! – воскликнула Эдвина, обращаясь к старшей дочери. На Лайле было тёмно-красное шёлковое платье с серебристой отделкой, косу украшал чёрный стеклярус.
«Очаровательна?» – подумала Этти. В облике сестры было что-то беспокойное. Этти что, единственная это заметила? Глаза Лайлы лихорадочно поблёскивали, шея была напряжена – она казалась почти наэлектризованной.
– Да, суфражисток.
– Я… я… – Этти не могла отвести взгляда от Лайлы. – Когда-нибудь я бы хотела голосовать, мама. Но не волнуйся. Не думаю, что это произойдёт. Не при моей жизни.
Лайла склонила голову набок:
– Определённо не при твоей жизни, Этти.
Этти почувствовала, как на неё накатывается холодная и тёмная лавина.
– Я готова отправиться на ужин, мама, немедленно.
– О, дорогая. А почему бы тебе не надеть серый бархат? Он чудесно сочетается с твоими глазами.
– Да, мама.
– Я пришлю Розанну заняться твоими волосами. Думаю, синие банты подойдут идеально.
– Да, синие – идеально. – Рассеянно согласилась Этти, всё не отводя взгляда от Лайлы, которая теперь поигрывала с рюшами на своём декольте.
Места за столом были тщательно распределены. Узнай Этти, что мама попросила стюарда капитанского стола посадить Клариссу рядом с молодым Сэмюэлем Эймсом из Добывающей компании Эймсов, она бы не удивилась. Тот объяснял ей «архитектуру» их последнего экскаватора. Этти никогда не думала, что экскаваторы – архитектура, скорее, что они помогают строителям создавать архитектуру. Для Эймсов же экскаваторы добывали золото. Со своими экскаваторами те стали богаче любых других горнодобытчиков, во всяком случае так говорил Гораций Хоули. Экскаваторы Эймсов прокладывали железные дороги поездам, начавшим пересекать материк почти полвека назад.
Лайлу усадили между капитаном и первым офицером. Она казалась немного рассеянной, но время от времени поворачивалась то к капитану Бисли, то к офицеру Коллинзу и что-нибудь спрашивала. Однако она по-прежнему бросала взгляды в сторону стола в дальнем углу, за которым сидела миссис Дайер с друзьями. Стэнниша Уитмана Уилера за тем столом не было. Казалось, его всегда усаживали на несколько столов дальше.
Тем временем унесли бульонные чашки и принесли второе – крохотулишные, на взгляд Этти, бараньи отбивные с заключённой в маленькое бумажное жабо костью.
– Этти, не играй с едой, дорогая, – склонившись к дочери, прошептала миссис Хоули.
– Когда на бараньей отбивной надеты штаны, она напрашивается на то, чтобы с нею поиграли, – пробормотала Этти.
– Скажите, мисс Генриетта, а вы ходите в школу мисс Гудоу для юных леди, как ваша сестра Кларисса? – спросил Сэмюэль Эймс.
Этти подняла взгляд и улыбнулась. Было мило с его стороны вовлечь в разговор и её.
– Ещё нет. У меня гувернантка. Но в следующем году. Так, папочка?
– Да, думаю, так. Генриетта очень яркая девочка. Думаю, там она расцветёт.
– А потом я надеюсь расцвести в Рэдклиффе, – добавила Этти.
– Бог ты мой! – воскликнул Сэмюэль Эймс.
– Я того же мнения, мистер Эймс, – с ловким вздохом ввернула Эдвина.
Краем глаза Этти увидела, как Лайла встала, извинившись перед капитаном и первым офицером, и, обогнув стол, подошла к матери.
– Мама, прошу разрешения уйти. Я чувствую приближение ужасной головной боли.
– Конечно, дорогая. Хочешь, чтобы Кларисса или Этти тебя проводили?
– Со мной всё будет хорошо. Если мне что-нибудь понадобиться, есть мисс Дойл.
Эттины губы сложились в мрачную линию, и девочка уставилась на штаны бараньей отбивной. «Почему это Лайле разрешается страдать от головной боли, а мне нет?» Теперь она никуда не сможет уйти, хотя придумала ещё несколько мест, где могла бы поискать Ханну. Но две больные головы за одним столом были недопустимы.
Разговор повернулся к беглой убийце.
– О, вы ещё не слышали? – спросил капитан Бисли. – Новость принёс Маркони сегодня утром. Да, девушка, отравившая герцога Кромптона, сбежала два дня назад.
– Что? – задохнулся Гораций Хоули. – Эта девушка – дочь бар-харборского преподобного Стивена Сноу, летнего священника. Он должен был стать епископом епископальной епархии Нью-Йорка. Как её звали?
– Люси Сноу, – сказала Этти.
– Ужасно… ужасно… – проговорил джентльмен, сидящий с другой стороны от её отца. – Её должны были повесить.
Этти осмотрела сидящих за столом. Они что, выглядели разочарованными? Не совсем. Дело было в другом: они выглядели явно довольными «жареной» темой разговора.
– Говорят, герцог узнал о ней что-то скандальное и был готов предать это огласке. Вот почему она его убила, – предположил Сэмюэль Эймс.
– Не знаю, – проговорил джентльмен. – Но это неподходящая тема для ужина.
Вот теперь все действительно выглядели разочарованными. Им предстояло дождаться конца ужина, когда мужчины пойдут в курительную пить бренди, а женщины отправятся в дамскую комнату, чтобы на собственной территории начать обсасывать сплетни, порождённые убийством.
К тому времени, когда официант принёс десерт – лебедей из безе с шариками мороженого, – Этти была готова взорваться. Она должна была найти Ханну – если кто и должен знать, что Люси сбежала из тюрьмы, так это Ханна.
– Что теперь, Этти? – спросила мама. – Кажется, ты готова убить этого лебедя, но никак не съесть.
– Не люблю необычную еду. Не люблю ягнятину в штанах и лебедей из безе, не люблю, когда вещи выглядят не тем, чем являются. – Хотя, конечно, она не была уверена, как должно выглядеть безе. – Когда я буду вести свой дом, еда в нём будет выглядеть так, как она есть.
– Если ты поступишь в Рэдклифф и превратишься в одну из этих зубрилок, то никогда не выйдешь замуж, и у тебя не будет своего дома, который можно было бы вести. – Материнский шёпот перешёл в шипение.
– Отлично. Буду питаться в простых ресторанах. Буду есть тушёные бобы с треской. И моллюсков. Обожаю моллюсков.
– Ох, Этти! – миссис Хоули нежно сжала плечо дочери, и Этти посмотрела в прекрасные глаза матери. Какая-то часть девочки хотела, чтобы она могла быть такой, какой хотела бы мама.
– Извини, мамочка, – тихо пробормотала она.
– Хочешь пойти спать?
– Да, мамочка, – ответила Этти, скрестив пальцы на коленях.
23. Возвращение домой
За морем, в Барра-Хэде, Авалония сжала осколок окаменелости, который хранила все эти годы. Перьевидный отпечаток морской лилии, выписанный эонами[11] времени. В памяти всплыли слова матери. Авалония открыла ладонь и посмотрела на осколок. Слюдяные вкрапления, столь же яркие, что и в тот день, когда она его нашла, сверкали, словно таинственные письмена с далёкого края времени. «Их называют морскими лилиями. Они очень древние – со времени
