Дядя подобрал упавший на скамейку кленовый лист:
— Удивительное создание Божие. Этот маленький лист красивее любой синагоги. Мне всегда казалось, что когда я просто сижу на скамье в этом парке под дрожащими осенними листьями, то нахожусь ближе к Богу, чем в синагоге, каким бы золотом она ни была украшена.
— Ты поможешь мне? — спросил я.
— Ты подумал о том, насколько далеко ты готов пойти в расследовании, если против тебя будут твои друзья и родственники или люди, которые делают доброе дело?
— Я помню, что я еврей, но прежде всего я финский полицейский.
— Значит, я на твоей стороне.
Я смотрел в морщинистое лицо дяди и не сомневался. Он был на моей стороне.
Дядя уже вышел из того возраста, когда от изумления всплескивают руками или вскрикивают не в силах сдержать свои чувства. Он просто кивнул.
— Ты имел в виду его, когда сказал, что моими противниками могут оказаться друзья?
— Нет. Я говорил вообще. Этот Дан Каплан, он ведь был твоим лучшим другом?
— Да, был.
— И потом уехал в Израиль. Поступил на службу в армию и преуспел на этом поприще. Сын Саломона Каплана, герой ливанской войны. Что он натворил?
Я рассказал все, что знал, о совершенном Даном Капланом в Хельсинки, и о том, что он объявлен в розыск.
— Ты знал, что он здесь?
— Нет, не знал. Дела неважные… у сына Каплана.
— Похоже на то.
— Что ты собираешься делать? — спросил дядя.
— Найти и арестовать его.
Дядя вперился взглядом в женщину, выгуливавшую собаку в паре десятков метров от нас.
— Ты подумал еще об одном деле? Если тут действительно то, что ты предполагаешь, то ты являешься важнейшим лицом во всем расследовании и твои действия интересуют многих. Например, ее.
Женщине было лет тридцать, брюнетка. Одета в кофту с воротником, отороченным мехом, и низкие туфли. В том, что она брюнетка, не было ничего странного, поскольку в окрестностях жило много работников посольств. Когда маленький жесткошерстный терьер покончил со своими делами и метнул несколько раз песком в сторону оставленной им кучки, женщина направилась к нам. Мы замолчали и ждали. Пес остановился у ножки скамьи, и женщина посмотрела на нас. Она была красива, но не столь совершенна, как та израильская девушка в военной форме. Дядя приподнял шляпу, и женщина улыбнулась.
Когда она отошла метров на двадцать, дядя сказал:
— Я гуляю в этом парке почти каждый день уже на протяжении пяти лет и знаю, по крайней мере визуально, всех живущих поблизости владельцев собак. Эту даму я раньше не встречал. Она явно толком не знакома с собакой и не знает ее привычек. Уверен, что это не ее собака.
Если кто-то следил за мной, то делал это профессионально, поскольку я не замечал за собой никакого «хвоста». Машину я оставил на Ауроранкату примерно в том месте, где три дня назад стоял белый минивэн.
Офис Эли — «Кафка & Оксбаум» — располагался в стильных старинных апартаментах. К косяку двери была прикреплена мезуза, миниатюрный латунный ковчег с цитатами из Торы. Других символов иудаизма я не заметил, если не считать фотографии, на которой Эли и Макс были запечатлены с тучным человеком в кипе. Судя по заднему плану, снимок был сделан в Иерусалиме.
Эли занимался в основном юридическими вопросами, связанными с бизнесом, и специализировался на международном договорном праве. Время от времени он вел дела простых людей. По его собственному выражению, он брался за уголовные дела только для того, чтобы не терять квалификации. Его компаньон Макс Оксбаум избрал своей специализацией авторское право.
Эли не было в офисе, но Макс присутствовал. Он читал в своем кабинете толстую папку, и мое появление, похоже, его слегка озадачило.
Макс был в одной рубашке — голубой, в вертикальную белую полоску, — но при галстуке. Черный кожаный ремень утопал в паре десятков килограммов избыточного веса. В молодости он напоминал откормленный вариант Максвелла Смарта.[25]Лысина у Макса появилась еще до сорока, теперь же остатки волос сохранились только над ушами. Как и брат, он носил безумно дорогие часы.
Макс протянул мне руку и сказал:
— Я бы тебе сам позвонил, если бы ты не пришел.
— Зачем?
— Зачем… из-за Бена Вейсса, разумеется. Ты же расследуешь его убийство.
— Кто сказал?
— Мейер… Он был в ужасе. Кто бы мог подумать, что такое случится в Финляндии.
— Я. Такое может произойти где угодно за исключением Диснейленда. Зачем ты понадобился Бену Вейссу?
— Он хотел получить консультацию по практике применения законодательства об авторском праве в Финляндии. Планировал начать производство каких-то финских меховых изделий в Израиле.
— Что он рассказал о себе и своем бизнесе?
— Не много. Прощупывал возможности сотрудничества с Мейером и спрашивал, что тот за человек. Я рассказал, что знал. Он собирался в понедельник вернуться в Израиль. Как-то так.
— Где он останавливался?
— Наверное, в каком-то отеле, не знаю.
Я, в свою очередь, знал, что Вейсс в отеле не жил. Это мы уже проверили.
— Он знал здесь кого-нибудь?
— К сожалению, не могу сказать. Мы виделись всего полчаса.
Я сделал паузу и осмотрелся. Затем снова посмотрел на Макса, продолжая молчать. Макс нервно задергался:
— У тебя еще какие-то вопросы?
— Где твой отец?
— Отец?
— На двери магазина висит объявление, что он уехал.
— Во Франции. У них с мамой небольшая квартира под Ниццей.
— Когда он уехал?
— Позавчера.
— Ну разумеется.
Я встал, собираясь уйти. Остановился в дверях и спросил:
— Кто этот толстый тип на фотографии?
— Где… а-а-а, этот… Беньямин Харарин. Один из самых богатых бизнесменов в Израиле. Строительный бизнес, специальные химикалии и финансы. Мы встречались с ним, когда ездили с Эли в Израиль.
— У вас есть совместный бизнес?
Лицо Макса приняло одновременно хитрое и загадочное выражение.
— Может быть, на данном этапе это лучше не обсуждать.
По дороге в Пасилу я думал о Дане Каплане. Нашу детскую дружбу мы утратили уже годы назад. Когда я встречался с ним в свою прошлую поездку в Израиль около десяти лет назад, мы провели вместе пару вечеров. И хотя нам было весело, чувствовалась какая-то принужденность. Он стал агрессивен и циничен. Несмотря на это, мне было трудно воспринимать его как обычного преступника, охота на которого была просто моей работой.
