Я ждал ответа.
Ларсен уже собирался что-то сказать, но тут из спальни закричала толстуха. Ее голос звучал как из радиоприемника или откуда-то издалека. Ларсен вскочил и побежал к ней. Я остался курить. Открыл кухонное окно, чтобы слегка проветрить. Рубашка по-прежнему была мокрой от пота и дождя. Я слушал звуки «Чикаго». Кашель. Свист. Хлопанье двери. Собака. Шаги по коридору. Возле дома завели машину.
Я достал мобильник и стал прослушивать сообщения. Большинство было от журналистов, которые просили меня позвонить им или предложить, под каким углом лучше рассматривать мою историю. «Афтенпостен» хотела написать обо мне очерк. Какая-то съемочная группа делала документальный фильм про Крипос и собиралась взять у меня интервью.
И ни одного сообщения от Ирен.
Вспомнилась ночь, когда я спросил ее, что из пережитого нами вместе самое лучшее. Она тогда рассмеялась и не захотела отвечать. Я спросил ее почему. «Тогда ты поймешь мой ход мыслей, — ответила она. — И тебе будет со мной слишком просто». И задала этот вопрос мне самому. Я ответил, что терять мне нечего — я от нее уже никуда не денусь. Поэтому могу рассказать.
Самым лучшим для меня было утро, когда мы стояли перед бассейном в Триесте. Запах хлора ударял в нос. Над набережной висел утренний туман, а корабли пропадали в пелене измороси. Мы посмотрели в окно и увидели группу пенсионеров, делающих разминку в бассейне. Мы рассмеялись и стали делать то же самое под уличным дождем. Ирен наклонилась ко мне и сказала, что хочет в старости быть со мной.
~~~
Сигарета почти вся превратилась в пепел. Ларсен вернулся, сел, взял окурок, затянулся и выпустил облачко дыма. Я протянул ему пачку сигарет, но он отказался. И посмотрел на меня.
— Китай, — сказал он.
— Китай? — переспросил я.
— Оборудование ушло в Китай.
— Вот как?
Ларсен начал говорить. Говорил он медленно, словно выстраивая каждое предложение по кирпичику. Он сказал, что оборудование частично увозили трейлерами, частично — морем. Сначала — в Германию, а потом — дальше, в Китай. У американских владельцев была договоренность с немецкими конкурентами. А у немцев в Китае комбинат, почти идентичный нашему.
— И «Коэн Бразерс» решили загубить предприятие? — спросил я.
— Кто-то сказал бы и так, — ответил Ларсен.
— А ты что скажешь?
— Сейчас кажется, что эта задумка родилась у них, уже когда они вступили во владение.
— А воплощать задумку пригласили тебя?
Ларсен помолчал, потом сказал:
— Ты, разумеется, думаешь, что что-то знаешь, верно? Думаешь, что у тебя есть опыт и способность вести дела в нужном направлении. Я тоже был совершенно уверен, что определенное сокращение рабочих мест могло сохранить работу остальным.
— Не могло, — бросил я. — А потом оставалось только бросить концы в воду?
— Все мы крепки задним умом, — сказал Ларсен. — Ну, какой-никакой, а все-таки ум, верно? Тогда я этого не видел, а теперь вижу: меня попросту использовали. В конце концов у меня уже не оставалось выбора.
— Неужели?
— В двух словах: я не знаю, ни как давно это началось, ни когда закончится. Но это не так важно. Когда мальчишку выбросили в реку, меня охватила паника. Думаю, это как раз подходящее слово. И мне захотелось, чтобы кто-нибудь выяснил, что произошло на самом деле.
Ларсен посмотрел на меня.
— Мне хочется, чтобы это выяснил ты, — эти слова он проговорил медленно, как будто для того, чтобы они до меня хорошенько дошли.
— Но такими делами занимается полиция, — сказал я. — Почему ты не пойдешь к ним?
Ларсен не ответил и налил себе еще воды.
— Хочешь быть ни при чем? — спросил я.
— Я не знаю, кто в этом может быть замешан, — сказал он.
— Как это?
Ларсен рассказал, что за пару месяцев до банкротства коммуна выделила комбинату кредит в двенадцать миллионов крон наличными как часть кризисного пакета для обеспечения дальнейшей работы. Очевидно, коммуне предоставили неточную информацию о предприятии.
— Разумеется, я не знаю, кто постарался, чтобы это не выглядело как венчурный заем, — сказал Ларсен. — И кто в итоге смылся с деньгами.
— А кого ты подозреваешь?
— Не знаю и не хочу гадать. Город маленький, а я тут еще жить собираюсь. Собирался, — поправился он и улыбнулся. — Я не могу уехать и остаться тоже не могу.
— А на деньги вы покупали рабочих? — спросил я.
— Часть ушла на организацию и транспорт, — сказал Ларсен. — Часть — на оплату физического труда.
— А кое-что — тебе?
— Ты ее видел, — сказал Ларсен. — Она больна. Все деньги уходят на нее.
— У нас в стране больным помогают, — сказал я.
— Но не ей, — ответил Ларсен.
Он опустошил стакан. Я почувствовал жажду. Я спросил, о чем они с Самсоном Нильсеном говорили у Лотефосса. Казалось, Ларсен удивлен. Он никак не ожидал, что я знаю про Самсона Нильсена.
— Ни о чем особенном, — сказал Ларсен.
Я сказал, что это как-то странно — доехать до Лотефосса, чтобы потрепаться о прекрасной летней погоде. Ларсен молчал.
— Ты ведь ему должен, верно? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что Самсон Нильсен — «однорукий бандит». Вроде тех, от которых легко попасть в зависимость. Легко вообразить, как из его кармана в твой будут ручьем литься деньги.
— Я не понимаю.
— Не надо рассказывать, будто твоя жена не получает помощи. Это Самсон Нильсен держит тебя за одно место. Ты доигрался и теперь ему должен, верно?
Секунда — и Ларсен начал рассказывать. Как однажды он с небольшим капиталом присоединился к одной компании. Он знал о риске, но компании доверял. Это была не простая финансовая пирамида.
— Ну еще бы, — сказал я. — Они ведь все не простые?
Я посмотрел на Ларсена и подумал, что он, наверное, самый одинокий человек в Одде. Возможно, ликвидация завода помогла ему не лишиться собственной работы, но одновременно лишила его всех друзей. А теперь он сидел здесь, в многоквартирном доме, с немыслимым долгом и самой толстой женщиной на свете.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Ларсен.
— И о чем же?
— О том, что я — ничтожество.
— Скорее о том, что происходит с принципами.
— То есть?
— Думаю, куда пропали социал-демократические убеждения и рабочая солидарность.
— Иногда мы не можем позволить себе иметь принципы, — сказал Ларсен.
