говорить об осознанной классовой солидарности: включаясь в общую борьбу, каждая из сторон преследовала свои интересы и цели, далеко не во всем совпадавшие, и тем не менее весьма показательно, что практически у всех слоев трудового населения Сибири, как русского, так и аборигенного, в силу различных причин оказывался в конце концов общий враг.
Итоги и значение народных восстаний в Сибири XVII в., как и последствия аналогичных движений в Европейской России, нельзя сводить лишь к непосредственным результатам (хотя за Уралом и эти результаты бывали очень важны). Сопротивление феодальному произволу и гнету сдерживало аппетиты воевод и всей «приказной» бюрократии, не позволяло им полностью разорить трудовое сибирское население, получившее в итоге более широкие возможности и более благоприятные условия для хозяйственного освоения края, его экономического и социального развития.
Выступления жителей сибирской «украйны» против воеводской администрации не могли не беспокоить правительственные круги, кровно заинтересованные в получении доходов от новой «государевой вотчины». Сознавая слабость собственных позиций на далекой восточной окраине, московское правительство чаще всего не рисковало прибегать к суровым репрессиям по отношению к восставшим, предпочитая убирать и даже наказывать наиболее одиозных, потерявших всякое чувство меры в своем самоуправстве представителей воеводской администрации. Возлагая ответственность за восстания главным образом на «лихих» воевод и приказчиков, правительство в ряде случаев вынуждено было идти на уступки населению Сибири и в своей налоговой политике. Постоянно сокращался объем работ, выполнявшихся крестьянами на «государевой десятинной пашне»; в отдельных случаях уменьшались суммы оброчных платежей посадских людей. В интересах коренных жителей русским в конце XVII столетия было запрещено охотиться в ясачных угодьях и вырубать там леса под пашню [58, т. 2, с. 142–152].
* * *
Огромные размеры и ничтожно малая плотность населения края еще не являлись гарантией свободного и безболезненного расселения русских людей среди аборигенов. Никем не занятые, «ничейные» территории в Сибири XVII в., разумеется, встречались, но местонахождение и качество этих участков, как правило, не позволяли русским использовать их для поселения и ведения хозяйства. Основная часть пригодных для эксплуатации земель уже являлась чьими-то охотничьими, рыболовными угодьями или пастбищами; и хотя хозяева их могли жить очень далеко от границ своих владений, эти границы были им хорошо известны. Первые шаги переселенцев в Сибири осложнялись и тем обстоятельством, что обычно русские крестьяне шли за Урал с представлением о лесах, озерах и реках как об общей, «мирской», «божьей» земле, а участки «порозжие», с точки зрения земледельца, не являлись таковыми, с точки зрения охотника и рыболова. Все это не могло не порождать между пришлым и коренным населением споров и столкновений из-за различных угодий; в ряде мест интересы аборигенов существенно ущемлялись, причем, объясняя причины ясачных недоимок, местные жители нередко жаловались не только на захват или самовольную эксплуатацию каких-то участков пришельцами, но и на само соседство русских селений, так как зверь разбегался «от стука, и от огня, и дыма».
Наибольшее недовольство аборигенов вызывал самовольный промысел в их охотничьих угодьях. «Называя землю и реки своими», коренные жители, случалось, оказывали сильное противодействие промышленным людям; уничтожали их ловушки и охотничьи снасти, отнимали пушнину, убивали промышленников или осаждали их в зимовьях, не давая возможности охотиться. Многие промышленники попадали по этой причине в крайне трудное положение. Во время охоты их группы в 2–5 человек оказывались на большой территории «в розни меж иноземцев», ходивших, напротив, «в скопе человек по штидесят и по семидесят и по сту». Но и объединенные отряды промысловиков далеко не всегда отваживались прибегать к активным оборонительным действиям. Напуганные строгими запретами центральных властей «жесточить иноземцев» и предпринимать против них какие-либо самовольные действия, промышленные люди писали в Москву, что «без государева указу собою оборониться» и «иноземцев против побивать» они не смеют.
Тем пе менее разрешавшего такие действия «государева указа» в Сибирь так и не было послано. Царское правительство практически заняло в этом конфликте позицию невмешательства. Формально считалось, что русские охотятся на свободных участках, но никаких попыток разграничить «ничейные» и ясачные земли не предпринималось. Для охраны русских промыслов в тайгу иногда посылали отряды ратных людей, однако служилые люди в промышлениях часто видели лишь конкурентов по добыче пушнины и не испытывали большого желания приходить им на помощь. К тому же правительственная администрация, дорожа плательщиками ясака, крайне неохотно (и довольно редко) применяла к «иноземцам» суровые меры наказания (особенно смертную казнь), и поэтому ограбления и убийства промышленных людей чаще всего оставались без последствий, несмотря на все их жалобы и протесты. С другой стороны, и принимавшиеся администрацией шаги по защите ясачных угодий от «испромышления» русскими обычно являлись запоздалыми и малоэффективными [27, с. 62–65; 153, с. 13; 12, с. 21–24; 109, с. 30–43; 127, с. 14].
При отводе земель под селения и пашни стремление правительства к сохранению ясачных волостей выражалось более последовательно. Помимо угроз «бить кнутом нещадно» тех, кто «у ясачных людей угодья пустошит», в Сибирь посылались указы устраивать переселенцев лишь на «порозжих» местах и у ясачных людей угодий «не имать». В подкрепление этих предписаний не раз ликвидировались как пашни, так и селения, возникавшие на ясачной территории. Однако по сравнению со столкновениями из-за соболиных промыслов конфликтов из-за земель, пригодных для хлебопашества и скотоводства, у русских с аборигенами в XVII в. было немного [148, с. 68; 12, с. 118]. И видимо, не случайно в более позднее время даже в районах массовой крестьянской колонизации нередкой была ситуация, когда лучшие земли (прежде всего покосы) принадлежали не русскому, а проживавшему по соседству аборигенному населению [117, с. 260; 91, с. 294; 102, с. 71–72, 253].
Но позиция правительства в вопросе о ясачных угодьях при всей своей определенности не была (да и не могла быть) твердой и до конца последовательной. Наряду с указаниями «сбивати долой» крестьян, поселявшихся на ясачных угодьях, встречалась и иная форма проявления феодальным государством права верховной собственности на землю— правительственные распоряжения об отводе переселенцам земель коренных жителей [147, с. 69–72; 109, с. 9; 73, с. 134, 210–211]. Впрочем, указов такого рода до нас дошло мало. В охваченных земледельческим освоением районах аборигены, конечно, бывали вынуждены потесниться уже в силу естественного развития крестьянского хозяйства, но, как и в районах промысловой колонизации, правительство предпочитало активно не вмешиваться в процесс размежевания угодий, предоставляя решать возникавшие в ходе его проблемы, по сути дела, самим переселенцам. И надо сказать, что русские люди в конце концов практически всюду смогли поладить с коренными жителями.
Постепенно уменьшалось количество и сглаживалась острота конфликтов в районах пушного промысла. В частности, к концу XVII в. одним из путей улаживания отношений
