плакал и не слышал лая. Разве не жаловался он недавно, что перестал слышать музыку? Что душа его высохла? Эмма, любовь моя, шептал он, кроме как в науке, я давно уже увядший лист.
Чарльз убрал руку со столба, отер слезы и решил не накручивать больше круги по дорожке. Развернулся. Давление в груди ослабло. Медленно он переставлял слегка ватные ноги. Полли шла рядом.
Едва дойдя до газона перед домом, Полли, верная старой привычке, сбежала с дорожки и стала кружить вокруг камня, однако не приближаясь к нему, чем продемонстрировала натренированное годами мастерство. Ибо в том, что касалось мельничного жернова, Чарльз был неумолим. Аккуратно обтесанный и, несмотря на возраст, еще совсем круглый гранитный камень лежал в траве как потерянное колесо. Он являлся табу для играющих детей, позже внуков и, увы, для Полли, которой не разрешалось его даже обнюхивать.
Чарльз, не двигаясь, смотрел на Полли. Работа выполнена. Итог сорокалетних исследований лежал на столике красного дерева. Давным-давно он попросил двух селян принести и положить сюда мельничный жернов, чтобы по всем правилам измерительного искусства отмечать, как тот постепенно погружается в землю – результат неустанных и очень медленных трудов дождевых червей.
Шумя в саду и огибая камень по предписанной отцом дуге, дети знали: червям нельзя мешать; под камнем, объяснили им, червяковый дом, где они выполняют свою работу. В двенадцать лет Уильям услышал от садовника, что дождевые черви обитают не только под камнем, но и подо всем газоном, а значит, он уже много лет бегает по бесчисленным головам. Молодой человек был безутешен. Он-то думал, жилище и мастерская червяков только под камнем, и как мог щадил их.
Зато теперь Чарльз наконец предал гласности скорость, с которой червяковый камень погружается в землю: она составила 2,2 миллиметра в год и находилась в непосредственной зависимости от активности червей, не имея ничего общего с весом самого камня. Все это он написал в книге, ждавшей его в гостиной.
Вдруг Полли подскочила. Приготовилась к запрещенному прыжку через камень и, задев задней лапой край гранита, коротко взвизгнула, но не отвлеклась от своей цели и бросилась к Чарльзу, который зашатался и чуть не упал. Рука с побелевшими костяшками впилась в набалдашник трости, он опять шатнулся, однако сумел дойти до ближайшего дуба. Прислонился к стволу и стал хватать ртом воздух. Лицо исказилось от боли, глаза под кустистыми бровями широко раскрылись. Левой рукой он суетливо теребил сюртук, пытаясь расстегнуть пуговицы. Дрожащими пальцами удалось освободиться по крайней мере от шали, которая плавно опустилась на газон.
Одним прыжком Полли подскочила к нему, ткнулась в колено, захватила зубами шаль и помчалась к дому. Синий шелк развевался по обе стороны ее головы.
Чарльз, покачиваясь, добрел от дуба до бука, опять прислонился, потом зигзагом пошел по газону от дерева к дереву, как парусное судно, угодившее в шторм, с измученным шкипером у штурвала, который, пытаясь бороться одновременно с течью и волнами, неудачными поворотами и пагубными маневрами только усугубляет ситуацию, однако прилагает все усилия, чтобы достичь спасительной гавани.
Дрожа всем телом как осиновая листва, Чарльз дошел до двери, откуда как раз выбегала Эмма в сопровождении Полли, и рухнул в ее объятия.
Послали за доктором Беккетом, но ждать его пришлось целую вечность. На самом деле он приехал быстро, как мог, ровно за столько, сколько коляске потребовалось трястись по сельской дороге в Даун. Доктор очень торопился к пациенту, которого уже уложили на диван в кабинете на первом этаже.
Две взволнованные служанки стояли в дверях в ожидании распоряжений принести то или унести это. Чарльз был страшно напуган и цеплялся за руку Эммы. Та, оттеснив собственные страхи и добавив в голос успокоительных ноток, повторяла, как молитвенный барабан:
– Все будет хорошо. Все будет хорошо.
Она говорила с ним как с больным ребенком, утирала лоб и гладила по седым волосам.
Доктор Беккет, вынув пробку из банки с капсулами, уверил, что содержащийся в них амилнитрит поможет быстро. Сегодня первейшее средство при аngina рectoris.
Разъяснив диагноз, он добавил, что у Дарвина сужены коронарные сосуды сердца, а некоторые, похоже, закупорены, о чем свидетельствуют симптомы. При помощи нитрита они расширятся.
Пояснение доктора, что результат достигается как бы микроскопическим взрывом, в свою очередь сильно разволновало Эмму. Зато в Дарвине проснулся дух исследователя. Правда, ему было бы милее наблюдать ее в пробирке, а не подставлять взрывной силе смеси свои сосуды.
Но после пробудившегося интереса к химической формуле на Чарльза навалился другой страх. Разве взрывчатое вещество, разработанное Альфредом Нобелем, не азотистое соединение? Он вспомнил сообщения о недавнем торжестве по поводу постройки при помощи этого вещества, название которого вылетело у него из головы, Готардского тоннеля в Лепонтинских Альпах. У него потемнело в глазах.
Беккет похлопал Дарвина по бледным щекам. Тот пробормотал что-то неразборчивое про брата Альфреда Нобеля, трагически погибшего при взрыве. На слове «разорвало» он попытался закрыть глаза, чего доктор не допустил. Он строго велел ему держать глаза открытыми. Что им сейчас точно не нужно, так это обморок, вызванный силой потрясенного воображения, а точнее, небылицами. В конце концов в капсуле не килограммы.
Умоляя доктора не превысить дозу и шепотом повторяя «пожалуйста», пациент надеялся, что старые сосуды – в его представлении, ломкие шланги – выдержат заявленную силу взрыва.
Эмма принялась громко молиться, и Чарльз не воспротивился. Он раскусил капсулу, почувствовал сладковатый вкус жидкости и опустился на мокрые от пота подушки.
Внезапно лицо у него покраснело. Беккет очень обрадовался и с некоторой гордостью в голосе заявил, что лекарство уже расширило сосуды – это видно по приливу крови; он уверен: приступ миновал.
Затем доктор занялся деревянным ящиком, который попросил Джозефа принести из коляски. Там находился какой-то аппарат, завернутый в темно-зеленую ткань. Сначала его нужно было достать из ящика и установить.
Этот чувствительный к толчкам прибор снабжали деревянные шины, скрепленные латунными винтами, тонкий рычаг с удлиненным наконечником и сложно зажимаемая бумажная лента, иными словами, несколько недель назад доктор Беккет заказал во Франции самый современный во всей Англии сфигмограф.
Было непросто закрепить его на предплечье пациента так, чтобы передающая сигнал пластина оказалась прямо на пульсирующей артерии. От Эммы не укрылось, что научный интерес Чарльза к сфигмографу улучшил его состояние.
Попробовав разные места чувствительными подушечками пальцев, доктор затянул кожаные ремешки, вынул рычажок из металлического крепления, и чудо техники, тихо поскрипывая, тут же принялось за дело.
Реагируя на артерию, то расширявшуюся, то, естественно, сжимавшуюся, вибрировала маленькая
