чтобы ты тоже знал: ты самый лучший.
Слезы все-таки потекли. Я не знала, отчего плачу: от страха перед скорой смертью, от осознания неизбежности или от нежности. Утерев глаза рукавом, я почувствовала, как Радим прижимает меня все сильнее, и запоздало поняла, что он опасается срыва.
– Все хорошо, – ответила я и отклонилась, чтобы заглянуть в его глаза. В них было столько нежности, что я едва не зажмурилась. – Все хорошо. Я просто… от радости, – соврала я и повернулась к Злате.
Та стояла рядом и смотрела напряженно, закусив уголок накинутой на плечи шали. А я вдруг поняла, что успела изучить все их привычки. Злата всегда закусывала то шаль, то прядь волос, то палец, когда нервничала. И это было по-своему мило. Я протянула ей руку, и она без промедления сжала мои пальцы.
– Тебя я тоже люблю, – сказала я.
Это не было правдой, но стоило улыбки Златы и того, как засветилось ее лицо.
Радим притянул жену и обнял уже нас обеих, а я закрыла глаза, слушая стук его сердца и щебетание птиц. Мир вокруг чувствовался острее, и мне вдруг стало совсем неважно, сколько времени мне здесь отведено. Святыня способна разменять меня как пешку, но только мне решать, как провести эти дни или недели: рыдая над своей судьбой или же наслаждаясь теплом людей, которые стали мне семьей. Мысль была странной и немного книжной. Впрочем, я с удивлением осознала, что действительно чувствую именно так, а никак иначе. Может быть, меня самой уже не было, а был лишь книжный персонаж: маленький, неглавный и напуганный? Впрочем, и это тоже уже не было обидно. Самое обидное заключалось в том, что, исчезнув из этого романа, я так и не узнаю его финал. Я ведь его так и не дописала.
Приветствую тебя, мудрейший брат Сумиран.
Да не иссякнет сила Священного огня, озаряющего наш путь.
Смиренно прошу прощения за то, что от меня давно не было писем. Впервые за долгое время мне есть о чем писать, ибо воды почти привели меня к землям, где нашел приют наш добрый брат.
Брат Алвар Пеною, белою, как облака или же снег за пятью морями,Волны ласкали утес, что вдавался в бескрайнее море.Древняя сила звенела, с высоких уступов срываясь ручьями,И люди, хранимые ею, не ведали горя.Дымкой, туманною, как облака или же снег за пятью морями,Ветер укутывал скалы и прятал от глаз мореходов.Древняя сила играла душистой травой, шелестела ветвями…Но близился срок, и ушли острова под воду,Влившись в сказания, как облака или же снег за пятью морями.Тщетно отныне и волны, и ветер зовут их песней.Древняя сила свободу почует, вздохнет, оживая словами,Ведь свитки не лгут: вскоре ей суждено воскреснуть.
Глава 13
Если бы мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, что я буду точно знать, что вот-вот умру, и попросил бы предположить, что я буду чувствовать и как себя вести, я бы, наверное, придумала что-нибудь патетическое: переделать все, что не успела, сказать всем, кого люблю, об этом или что-то в этом роде. Однако на деле все оказалось совсем иначе. Первый порыв сентиментальности и признаний в любви прошел бесследно во дворе дома Радима, пока я стояла в его теплых объятиях. Альгидрас, к слову, за это время успел куда-то молча улизнуть. С одной стороны, я была рада этому факту, а с другой, меня бесило его безразличие к происходящему.
Чувство собственной значимости слегка поутихло, а еще я поняла, что вряд ли Святыня приготовит мне здесь трагическую смерть – скорее, это будет вот такое медленное угасание. Это даже неплохо: Радиму не придется рваться в бой, искать, мстить, и он вполне справится с потерей, тем более сейчас, когда вот-вот появится его собственный долгожданный ребенок.
Вернувшись домой, я долго сидела перед окном на большом сундуке, глядя в сгущавшиеся сумерки, и думала о том, что по Всемиле и плакать-то здесь никто не будет. Разве что Радим с Добронегой и немного Злата, поскольку она была доброй и простодушной по натуре. С моей смертью Альгидрас сможет вздохнуть свободнее и перестать… как там он сказал? «Бороться»? К тому времени, как я забралась в постель, я дошла в своих мыслях до того, что все вздохнут с облегчением после моей кончины, и впору было начать торопить сей светлый миг. И, уже лежа в постели, поняла, что так старательно накручиваю себя, намеренно умаляя свою значимость здесь, просто потому, что мне страшно, а еще я отчаянно хочу быть нужной. Не как Всемила, которую любят и прощают родные, не как та, больные чувства к которой навязывает Святыня, а сама по себе.
Мои мысли обратились к Миролюбу. В голове вертелись наивные вопросы: он будет скучать? Он огорчится? Или просто досадливо вздохнет оттого, что нарушились планы и теперь нужно искать новую невесту? Я решительно оборвала процесс самоуничижения. Все же я нравлюсь Миролюбу, а значит, ему не должно быть все равно. Во всяком случае, мне очень хотелось так думать.
Ночь прошла в каком-то липком полузабытьи: я то засыпала, то просыпалась, не понимая с ходу, где нахожусь. В голове крутились обрывки каких-то легенд, никак не желавшие складываться в общую картину. В итоге я проснулась разбитой и больной. Первым моим порывом было остаться в постели на весь день, но потом подумалось: если все решат, что я больна, не видать мне поездки в Каменицу как своих ушей, поэтому пришлось вставать, умываться, одеваться и выходить из покоев.
Добронеги не было, как часто случалось в последнее время. Я выпила воды и отправилась выполнять свои обязанности – проверять, есть ли вода у цыплят, прочно ли навязана корова за огородами, нужно ли полить гряды и достаточно ли травы у кроликов. Отдернув руку от острых зубов забияки кролика, я вдруг поймала себя на мысли, что тошноты и головокружения сегодня нет, и, если бы не бессонная ночь, я бы даже чувствовала себя вполне неплохо. Святыня передумала или же это после вчерашнего разговора с Альгидрасом? Он ведь каким-то образом сделал так, что мне стало лучше.
Позавтракав сырым яйцом и свежим хлебом, я решила, что не собираюсь опускать руки и смиренно ждать, пока не придет мое время. Вот еще! Святыня тут или нет… Подавится!
Для начала я собиралась проверить, действительно ли узор на платье был копией узора над входом в покои Златы или же мне показалось? Чтобы отыскать платье, пришлось перерыть три сундука в покоях Всемилы. На это ушла добрая половина дня, потому что время от времени я отвлекалась то на разглядывание вышивки, то на примерку платья или шали. Занимаясь этим, я чувствовала себя беззаботно. Ровно до того момента, пока не поняла, что платья нигде нет.
Сложив вещи, я захлопнула крышку последнего сундука и вышла в обеденную комнату. Не могло же оно раствориться? В этом мире, конечно, все возможно, но не до такой же степени!
Некоторое время я в нерешительности разглядывала дверь в покои Добронеги. Во дворе раздался лай Серого. Бросившись к окну, я увидела Добронегу и порадовалась тому, что чудом избежала неловкой ситуации. Неизвестно, как отреагировала бы она, застав меня в своих покоях.
Мать Радима выглядела устало, однако казалось, ее больше волнует мое самочувствие. Она задавала непривычно много вопросов, я отвечала как можно беспечнее, при этом чувствуя легкое раздражение. Ну бледная, ну устала… Повлиять на это я не могла, так стоило ли мне об этом напоминать раз за разом?
За обедом я осторожно спросила про платье, в котором я ходила на берег встречать князя. Добронега сказала, что оно, верно, у Златы осталось. При этом говорила она вполне искренне. По ее лицу понять эмоции было не в пример легче, чем по лицам некоторых. Я взяла себе на заметку спросить о платье у Златы и на том успокоилась. Добронега посетовала на то, что до поездки еще нужно успеть много всего, а времени мало, потому что воины княжича вот-вот приедут. Оказалось, что ждем мы только почетный эскорт. То, что Радим не может отправить достаточное количество дружинников, было очевидно даже мне. Воины нужны в Свири. А дружина княжича вряд ли обеднеет людьми, если часть из них выделят нам в охрану.
Я вызвалась убрать со стола, и Добронега, охотно предоставив
