— Понял. — Ответил Серёга. — Ты давай, рули. Мне из-за дров ничего не видно. А куда мы вообще идём?
— Как куда? К хибаре.
— Я не про это. — Серёга толкнул плот. — Завтра куда двинемся?
— А давай доживём?
— Ты чего? — Серёга заспешил ко мне, ухватился за палку и потащил с двойным усердием. Идёт рядом, озирается по сторонам. — Чего оружие не взяли?
— Незачем оно нам. Баюка всё зверьё разогнала. Разве что это. — Я посмотрел на руку. Чёрная пиявка присосалась. Оторвал я её и показал Серёге. — Видал такую зверюгу?
— Ага. — Серёга кивнул. — Гляди. — Приятель показал ладонь, между пальцев стекает кровь. Помыл он руку, вытер об рубаху. — Такая же присосалась.
— Жди дождя. — Сообщил я. — Баюки закрываются, верный знак.
— Красивые. — Серёга почесал нос, размазал по лицу грязь. — Воняют гадко. — Приятель прихлопнул на шее букашку и пожаловался. — Михалыч напрягает. Закорешился с Гунькой, не к добру это. Ездит ему по ушам, а этот дурак рот раззявил. Неспроста Михалыч Гуньку обхаживает. Задумал что-то.
— Потащили. — Перехватил я ветку, взялся за сук и поволок плот. — Навались Серёга, стемнеет, утопнем.
— Понял. — Серёга вернулся на прежнее место, встал позади. Упирается двумя руками, толкает.
* * *
Развели огонь. Избушка хоть и ветхая, но без дыр, прогревается быстро. Ещё и ночь не наступила, а мы уже развесили вещи. За дверями ветер гудит, гром грохочет, по крыше стучит дождь. Не подвели цветочки, верно указали на погоду.
Девку уложили на шкурах ближе к печи, спит она. Вот уж свалилась беда на мою голову, что мне с ней делать ума не приложу? Лицо бледное точно побелка. Как бы не померла? Лежит на боку, едва дышит. И зачем я ей траву дал? А если болотники её отравить решили? Не вышло зарезать, вот и подсунули травку. Шао-ту, ворожея, руны. Не встречал я ворожей, как проверить? Вдруг обманули?
Сижу в одних трусах, смотрю на огонь, дурные мысли в голову лезут. Трещат дровишки, прогорают в печи. Эту штуку и печью назвать сложно — железная бочка с трубой. Стоит на кирпичах, а те на проржавевшем до дыр куске железа. За огнём нужно приглядывать. Разогреется труба докрасна, сгорим вместе с хибарой.
Висят наши вещи, сохнут. Консервы разогрели, вскипятили травяной чай, поужинали.
Гунька с Михалычем о чём-то болтают, тихонько так, в полголоса. Карлуха с Серёгой завели спор. Громко и не таясь. Не верит Серёга в то что мелкий может выпить пять кувшинов кислой. Карлуха злится, на меня поглядывает ищет поддержки. Пожимаю плечами, не видел я этого. На выручку пришёл Гунька. Подтвердил слова Коротуна, был он там, видел всё своими глазами. Поспорил тогда Карлуха с приезжим торгашом на десять винтовочных патронов. Кислой на дармовщину упился и патроны заработал.
Так и прошёл вечер, за спорами и тихими разговорами. Подсохли вещи, оделись, спать легли. Места в хибаре хоть танцуй, а кроватей нет. Повалились на полу кто где умостился.
За огнём, приглядываем по очереди. Мне досталось самое плохое время, предрассветное. Уже и не ночь, но ещё и не утро, самый сон. Разбудил меня Гунька, подёргал за ногу и улёгся на моё место. Ну а я, запихал в печь коряжник, и побрёл на помост справить малую нужду. Спать хочется, глаза сами закрываются.
Поскрёб щеку, потянулся. На свежий воздух выходить нет особого желания. Холодно там в эту пору. Но вот беда, нет в избушке ведра, да и зачем оно здесь? На болоте любое место как нужник. Лень идти, открой дверь и оправляйся, а нет, ступай по сходням к самой воде.
Снял засов, толкнул дверь, а она не открывается. Пихнул ещё раз, упёрся в неё плечом, скрипнула и поползла. Тут-то я и проснулся окончательно. Сонливость улетучилась в одно мгновение. В просвете, показалась глазастая морда, язык на бок, дышит часто, из раззявленной пасти пар валит.
— Ты откуда взялся? — Спросил почти шепотом и затворил за собою дверь. — Как же ты меня нашёл чудище глазастое?
Лохматый ткнул меня мокрым носом в живот, завилял задом. Обрадовался и я нашей встрече. Есть в зверюге что-то надёжное, доброе. То, чего я не встречал в людях. Большущие, чёрные глазищи, мокрая, в колючках и ряске шерсть. Грязный он и мокрый.
Сделал свои дела, отворил дверь. Зашёл в избушку, и позвал Лохматого. Тот сунул за порог нос, понюхал и отвернулся. Не желает заходить.
— Ты чего? — Спросил и потрепал по загривку. — Пошли. Там тепло, обсохнешь.
Лизнул зверь мою руку, глядит большими глазищами. Потоптался и улёгся, подставил лохматый бок.
И что мне оставалось делать? Ну, не бросать же его в одиночестве? Проверил огонь в печи. Горят поленца, потрескивают, тепло в избушке хорошо. Попил воды из фляги и вернулся к Лохматому. На дворе сыро, мерзко, воняет цветами баюки, квакают жабы, пищат букашки.
Где-то на острове, завыл тупонос. Зверь совсем бестолковый Ростом до колена, ушей вовсе нет, глупее создания я не встречал. Если заметит кого, бежит сломя голову. А зачем бежит и сам не знает. Ну, догонит, ну стукнет по ногам тупым носом. Пнёшь его, завизжит точно режут и убежит восвояси. Зачем он это делает? Вреда не причинит, разве что напугать может, появляется как из-под земли.
Завидев меня, Лохматый рыкнул и улёгся. Морду уложил на чёрный, местами укрытый буграми мха настил помоста. Так и просидели мы с ним до рассвета. Время от времени проверяю печь. Зайду в хибару подброшу дровишек и возвращаюсь к Лохматому. А он лежит, посапывает, подставляет то один, то другой бок. Светать начало, полетели жучки, большие такие, серенькие. В болоте разгулялась рыба. Жучки падают в воду, рыбины их глотают. Интересно мне стало, спустился на сходни. Рыба не пуганая, протяни руку, подплывёт, встанет боком точно ждёт, когда погладишь. И только я собирался это проверить, как скрипнула дверь. Карлуха вышел, потянулся и широко зевнул. Да так и замер с раскрытым ртом.
— Ты чего?!
— Уже ничего. — Чуть слышно ответил Коротун, потряхивает ногой. — Бродяга, ты где взял это страшилище? — Таращится мелкий на Лохматого, указывает пальцем.
— Не бойся, не укусит. — Потрепал страшилище за морду и спросил. — Зачем выперся? По нужде?
— Ага. По нужде.
— Так иди, чего стоишь? — Поторопил я. — Не тронет.
— Что же ты сразу не сказал? — Поникшим голосом заговорил Коротун. — Я в штаны отлил.
— Ну, и ладно. Всё одно в болото полезем. — Зарылся ладонью в густую шерсть зверю, начал чесать. Лохматый выгнулся от удовольствия.
— Вот так чудище. — Карлуха сделал пару несмелых шажков. Подошёл ближе и осторожно спросил. — А кто это?
— Лохматый.
— Вижу, что не лысый. — Коротун, ощупал мокрые штаны. — Ты бы его прогнал.
— Зачем?
— Он ещё и спрашивает? — Глядя на зверя, мелкий горестно вздохнул. — А если Михалыч пальнёт, не разобравшись? Трёкнутый с пистолетом спит, с ним и до ветру ходит.
