наёмной двуколкой, и пришлось мне срочно осваивать искусство верховой езды. С такой очаровательной наставницей это оказалось не трудно, да и лошадка мне попалась смирная, послушная, без тараканов в голове. Уже на третий раз мы решились удалиться от города на значительное расстояние, намереваясь вернуться только к вечеру следующего дня. Заночевать мы собирались в крошечном городишке Кэз по ту сторону хребта, огибающего Зурбаган с юго-востока. Углубившись в лабиринт узких лесистых ущелий, испещривших горные отроги, мы миновали низкий перевал — и неожиданно для меня оказались совсем в другой стране.
Здесь не было буйства южной природы, как на побережье — далеко на юг тянулась голая пыльная степь с редкими рощицами кривых деревьев да колючих кустарников. До Кэза было миль пятнадцать; туда вела дорога — скорее, тропа, утоптанная конскими копытами и подошвами башмаков. По ней мы и двинулись — и при выходе из ущелья я увидел на голом глинистом пригорке большую каменную статую. Мы спешились; Тави, которой уже приходилось здесь бывать, стала распускать подпруги, а я подошёл к статуе, намереваясь рассмотреть её поближе.
Изваяние изображало обнажённую женщину, сидящую, скрестив ноги. руки её были подняты к небу а глаза, наоборот, опущены к земле. Статуя была вытесана довольно грубо, и я никак не мог понять, изобразил ли неведомый, но явно древний скульптор свою модель обнажённой, или линии-углубления на её теле призваны изображать одежду. Подошедшая Тави (она уже успела задать лошадям овса) рассказала, что местные жители называют это изваяние «Ленивой Матерью» и стараются лишний раз к ней не приближаться. Со статуей, объяснила он, связана некая таинственная и трагическая история.
Я ещё раз обошёл «Ленивую Мать», после чего мы устроились у подножия пригорка, где из глины пробивался ледяной ручеёк, и извлекли корзину с припасами. За едой моя спутница принялась рассказывать о статуе, и я к своему удивлению узнал в её повествовании один из рассказов Александра Грина — правда, так и не вспомнил, какой именно[1]. Нет, сюжет не повторял то, что говорила моя пассия — скорее, речь шла об отдельных деталях. Но автор, вне всяких сомнений, был знаком с этой историей — может, даже видел «Ленивую Мать» собственными глазами?
Это случилось в самом начале декабря, когда я всерьёз взялся за подготовку к новой поездке на Бесов Нос. На этот раз добираться туда нужно было кружным путём — Онежское озеро с ноября покрывается льдом, а проходить Фарватеры на буерах никто пока не научился. Вот и пришлось прокладывать маршрут сначала по Фарватеру к ньюфаундлендскому Маяку, а оттуда на рыболовном судне в Исландию — Валуэр уверял, что тамошний Маячный Мастер его старинный знакомец иустроит это в два счёта, а заодно и поможет обменять золото с Острова Скелета на более подходящую валюту. Из Исландии предстояло самолётом добраться до Европы, потом в Турцию, и уже оттуда домой, в Россию. Я ещё в прошлый свой визит на Землю обзавёлся латвийским паспортом и мог не беспокоиться насчёт санкций, затруднявших прочим моим соотечественникам перемещение по миру.
Зима в Зурбагане мало отличается от этого времени года где-нибудь на Капри или Сицилии. Дожди случаются нечасто, затяжных же не бывает вовсе. По ночам столбик термометра опускался до значений, соответствующих нашим семи-восьми градусам Цельсия — так что пришлось приобрести тёплую твидовую куртку и резиновые калоши, которые здесь принято в сырую погоду натягивать на башмаки.
…мальчишка был в такой же куртке, только полы её были распахнуты, а в воротник вцепился здоровенный мужик — изрыгая проклятия, он свободной рукой старался залепить своей жертве затрещину. Мальчишка уворачивался, хотя пару раз ему всё же прилетело — об этом свидетельствовала свежая ссадина на лбу. Ещё немного, прикинул я, и мужик прижмёт его к афишной тумбе, и тогда парню придётся совсем плохо…
— Эй ты, отпусти парня! — крикнул я. Здоровяк обернулся, и мальчишка немедленно попробовал вывернуться из захвата. Не вышло — пальцы обидчика крепко сжимали воротник. Тогда он сделал попытку выскользнуть уже из самой куртки — и снова не преуспел, поскольку мужик сцапал его за свисающий с левого плеча оранжевой рубашки аксельбант.
— А ты х-хто такой? — осведомился здоровяк и громко икнул.
— Отпусти, тебе говорят, мальчика! — повторил я. А будешь упрямиться — кликну полицию!
— Зови, сколько хочешь! — мужик снова икнул. Да он пьян, сообразил я. — Мой сын, что хочу, то и делаю!
— Не слушайте его, господин! — крикнул пацан. — Не отец мне вовсе, а отчим!
Я не разбирался в тонкостях зурбаганского семейного права, а потому, просто взмахнул тростью и шагнул вперёд, занося для удара трость. — Повторяю у последний раз — не отпустишь мальчика — пожалеешь!
Результат вышел вполне предсказуемым: здоровяк не обратил внимания на мой угрожающий жест — он зарычал, размахнулся от души свободной рукой и бросился в атаку. При этом свою жертву он не выпустил — малец болтался на своём аксельбанте, как шлюпка на буксире у штормующего судна.
Вж-жик!
Бац!
Кончик трости угодит ровно туда, куда я и целил — в шею агрессора, выше ключицы. Бил я не в полную силу, так что дело обошлось без перелома — мужик взвыл, отпрянул, держась за ушибленное место. Свою жертву он при этом не отпустил, но парнишка рванулся изо всех сил, материя затрещала — и он отскочил в сторону, оставив в руках неприятеля аксельбант вместе с куском оранжевой материи.
Вжик!
Бац!
На этот раз я целил в запястье — и снова попал. Аксельбант полетел на булыжную мостовую; здоровяк же взвыл дурным голосом и, спотыкаясь, кинулся в ближайший переулок.
— Он действительно твой отчим? — спросил я. — Тебя, кстати, как зовут, не секрет?
— Я — Тиррей, фитильщик. — парнишка вытер рукавом лоб, подобрал аксельбант и запихал в нагрудный кармашек. Весь он там не поместился — наружу остался торчать кончик, и было видно, что это вовсе не плетёная из белых шнуров косица, а широкая рыхлая на вид полоса светлой ткани, вроде тех, из которых изготавливают фитили для масляных ламп.
— Серж Баранцев, ученик Лоцмана Валуэра. — представился в ответ я
