«Что-нибудь не в порядке, хозяин?» — встревожился бригадир.
«Кто штукатурил?» — спросил Вилли.
«Эти стены — Нидаль, а ту, дальнюю — я.»
Вилли перешел к дальней стене и вздохнул с облегчением. Мир снова вернулся на круги своя. Бригадирова стена была, как и положено, кривой и горбатой.
«Нидаль у нас новенький, — виновато сказал бригадир. — Если тебе не нравится его работа, я переделаю…»
«Нет-нет, — поспешил успокоить его Вилли. — Все отлично, спасибо большое.»
Расплатившись, он подошел к Нидалю и взял у него номер телефона. С тех пор они виделись регулярно, в особенности после того, как выяснилось, что Нидаль живет в Умм Цафе, близко к драгоценным угольным запасам. Любую работу он выполнял с какой-то нездешней аккуратностью и странным для этих мест стремлением к совершенству. В остальном неотличимый от своих товарищей, по этому показателю Нидаль выглядел настоящим инопланетянином. Вилли долго ломал голову о причинах столь необъяснимой флуктуации, пока не выяснилось, что происходит Нидаль совсем не из этих мест, что родился и вырос он в Аргентине, куда эмигрировал в конце пятидесятых его отец-иорданец, там же получил школьное образование и, наконец, вернулся вместе с семьей на Ближний Восток во времена израильского экономического бума за год до войны Судного дня. Неисповедимы пути волочения человеческого…
Они подружились; Вилли не раз гостил у Нидаля в деревне, Нидаль частенько заворачивал к нему на чашку кофе; иногда устраивали пикник на две семьи в знаменитом угольном лесу. С началом катаклизмов «мирного процесса», когда вдохновенные борцы за арабскую свободу стали взрывать автобусы с израильтянами на улицах Иерусалима, Тель-Авива и Афулы, общения поубавилось. Вилли уже не рисковал появляться в Умм Цафе, боясь наткнуться на нож или пулю местного «миролюба». А для Нидаля так и вовсе настали нелегкие времена. Возможности передвижения арабов даже в пределах «территорий» оказались сильно ограниченными. Пытаясь подавить банды Фатха и Хамаса, армия перекрывала дороги, блокировала сообщение между арабскими городами и деревнями. Работы не стало; нормальная жизнь безнадежно нарушилась.
Но даже и тогда они регулярно перезванивались; Вилли, чем мог, старался помочь старому приятелю. Месяцев восемь тому назад он был разбужен ночным телефонным звонком. Младшая, двухлетняя дочка Нидаля задыхалась в круппозной горячке. Как раз накануне в округе произошел очередной терракт, погиб поселенец, и теперь армия, перекрыв дороги, преследовала банду. В этих условиях было практически невозможно пробиться в рамалльскую больницу. В полном отчаянии Нидаль позвонил Вилли; девочка умирала у него на руках.
Вилли не колебался ни минуты. Он сел в машину, приехал в деревню и повез Нидаля с дочкой в израильскую больницу. На первом же блокпосту Нидаля ссадили — у него не было необходимых документов для пересечения «зеленой черты». Вилли привез девочку в «Асаф-ха-Рофе» и просидел остаток ночи в реанимации; наутро Рива сменила его. На четвертый день, принимая из рук Вилли спасенного ребенка, Нидаль заплакал.
«Ты мне теперь брат, Вилли, — сказал он. — А ей — второй отец…»
* * *
Дорога была пустынной; проехав с десяток километров, Вилли встретил лишь один грузовик, натужно тащивший огромные глыбы песчаника из близлежащей каменоломни. Дальше, слева и справа, пошли широкие стометровые полосы выкорчеванных под корень оливковых рощ. Вилли с сожалением поцокал языком, как он делал каждый раз, проезжая мимо этого места. Масличное дерево живет долго — десятки лет. Приземистое и приземленное, морщинистое и пыльное, далекое от иллюзий и поэтических фигур, оно простирает свои узловатые ветви над почвой, недоверчиво поглядывая на слепящее небо. Это дерево свято, как часть, как плоть от плоти породившей его земли, нашей земли, земли Израиля.
Оттого и не трогали их так долго, хотя бандиты регулярно обстреливали дорогу, прячась за деревьями, уходя от погони в обманчиво прозрачных лабиринтах оливковых рощ. Не трогали, даже когда пролилась первая кровь, когда первые раненые были увезены с шоссе воющими амбулансами. Все жалко было деревьев, все рука не поднималась… И только смерть, сильная смерть спустила с поводка бульдозер. Потому что нет ничего сильнее смерти. «Сильна, как смерть, любовь», — сказано в ТАНАХе. Почему именно «как смерть»? Потому что нет ничего сильнее смерти. Вон он, памятник, справа от дороги, там где застрелили Яира из Халамиша, на глазах у матери, чудом оставшейся в живых… После этого и вырубили деревья. Потому что нет ничего сильнее смерти.
Вилли миновал длинную петлю около Наби Салех и подъехал к лесу Умм Цафа. Лес высился слева, справа простиралось глубокое вади, спускающееся к шоссе Рамалла-Шхем. Еще три минуты пути, и вот он — поворот на деревню. Нидаль сидел на придорожном камне, поджидая Вилли. Почему-то он остался сидеть, даже когда виллин «кадет» остановился вплотную к нему.
«Привет, — сказал Вилли. — Давно ждешь?»
«Минут десять,» — ответил Нидаль без улыбки.
«Ну так что, так и будешь сидеть или поедем загружаться?»
Нидаль как-то неохотно поднялся с камня, и сел в машину.
«Послушай, Нидаль, не тяни, — поторопил его Вилли. — Давай, говори, куда ехать. Мне еще надо успеть перетащить все в подвал, пока Рива не вернулась.»
«Езжай туда, к дереву,» — сказал Нидаль, указывая на большую шелковицу впереди по проселку, метрах в двухстах от шоссе. Вилли тронул машину.
В тени шелковицы стоял стреноженный осел, философски обозревая недостижимые заросли чертополоха, там, далеко, на противоположном склоне оврага. Его мягкие мохнатые уши шевелились в такт неторопливым мечтам.
«Тут,» — сказал Нидаль. Они вышли из машины, и Вилли огляделся, ища пакеты с углем.
«Туда», — сказал Нидаль и, не оглядываясь, направился к высившейся неподалеку груде камней. Вилли последовал за ним, удивляясь необъяснимой мрачности друга.
«Эй, Нидаль! Что-нибудь случилось?» Нидаль не ответил ничего. Из-за кучи вышел бородатый человек с черно-белой клетчатой кафией на плечах. В руках он держал автомат.
Вилли остановился. Он понял, что происходит что-то очень страшное, что кажущаяся обыденность обстановки — полуденная знойная тишина, пустынное шоссе, медленный коршун в небе, шелковица, осел — принадлежат уже какому-то другому миру, тому, где раньше и он сам, еще минуту тому назад, жил, ходил, ездил, дышал, любил Риву. Что вышедший из-за кручи человек с автоматом — уже самим фактом своего появления — создает какую-то новую, страшную, угрожающую реальность, меняет что-то кардинальное в его, виллином, настоящем и будущем. Он с ужасом почувствовал, что новая эта реальность начинает засасывать его в свою черную воронку, отзываясь ухающей сосущей тошнотой в низу живота.
Вилли обернулся назад, на машину, как бы цепляясь за последний якорь, еще как-то связывающий его с прежним. Около машины стояли еще двое, невесть откуда взявшиеся, с автоматами Калашникова в расслабленно опущенных руках. Они улыбались.
