земля будет пухом вам, мадам!
Оглянулся. Женя стояла в нескольких метрах от него, согнувшись, словно от боли – ну, будто бы ей перехватило дыхание, лицо вытянулось, сделалось худым и еще более красивым, глаз не было видно – они утонули в темноте глазниц.
– Ты можешь уходить, – спокойно и жестко произнес он, – ты мне больше не нужна. Все. Уходи!
В ответ – ни слова, лишь жутковатое, словно бы вымороженное молчание.
– Э-э-э! – вновь послышался крик. Принесшийся ветер отволок его в сторону, погасил, но Чимбер засек, что кричавший человек находится совсем недалеко – метрах в пятидесяти, может, в шестидесяти от него.
– Это хорошо, – зашевелил он спекшимися от холода, ставшими совершенно чужими губами, своих слов не разобрал – слишком тихо они прозвучали, проговорил вновь, уже громче: – Это хорошо. – Но и на сей раз ничего не услышал – голос тоже спекся от снега и холода. «Чем быстрее будет поставлена точка – тем лучше», – подумал он. Вслушался в темноту.
Понятно было, что пока он не уничтожит этого человека, не сможет уйти – хвост настигнет его даже на той стороне, у Джунаид-бека. Чтобы отвязаться от хвоста, надо сделать одно – уничтожить его. Убить.
Тихо было. Но где-то близко, почти рядом, находилась опасность, вызывала озноб, Чимбер ощущал ее, будто на фронте, он пошел бы к ней навстречу, если б знал тропку. Вслепую идти нельзя – это гибельно.
А впрочем, один хрен – и так гибельно, и сяк гибельно. За кордоном его тоже ждет гибель, может быть, даже более мучительная, чем здесь. Без России ему все равно не жить. Без России он подохнет. Хотя кроме русских кровей в нем намешано много других, в том числе и мути, которую разве что только с помоями и можно сравнивать.
Везде, всюду, во всех углах бывшей Российской империи идет борьба за существование, много погибших, но погибшие играют в природе большую роль, это корм для живых, основа того, что кто-то еще протянет несколько дней, будет существовать…
– Ну-ка, покричи еще, – попросил Чимбер спокойно, отворачиваясь от Жени, не ощущая ни боли, ни озноба, ни печали, – обозначься! Может, мы с тобою тут вдвоем и ляжем… Ну!
Из темноты, привычно откликнувшись на зов, принесся ветер, расшвырял в разные стороны космы снега, рявкнул ушибленно, наткнувшись на что-то в пространстве, взвыл и исчез. Перед глазами привычно замельтешили кривые жесткие космы, снег начал падать сильнее. Но Чимбер знал: снег этот скоро кончится и тогда землю окончательно сдавит мороз, все в округе обратит в мерзлый камень. Ни души в таком камне не будет, ни тепла – только одна погибель.
Он оглянулся вновь – исчезла женщина или нет? Женя находилась на месте и бежать никуда не собиралась – она боялась за мужа, это раз, и два – вдруг ему понадобится ее помощь?
В том, что любимый человек находится рядом, она не сомневалась, это он идет по их следам.
Если Чимбер ощущал опасность от человека, идущего следом, – у него даже под лопатками рождалась холодная сыпь, – то от Жени никакой опасности не исходило, тут бывший поручик был спокоен.
Он ожидал, когда же наконец из клубов крутящегося снега вытает качающаяся фигурка человека, бросившего ему вызов. Смелый, однако, этот красный до одурения, недаром его назначили командиром над пограничниками… Чимбер напрягался, усиливаясь против этого человека, готовился встретить его и вздрогнул невольно, когда из серых, слепых, будто бы задымленных охвостьев вьюги, неожиданно вывалилась упрямая, едва переставляющая ноги от усталости, фигура…
Расстояние, что разделяло их, было небольшим – метров двадцать пять всего. Чимбер засипел зло: наконец-то! Засмеялся, затряс головой, сильно затряс – с него чуть лохматая папаха не свалилась. Наконец-то он вытащит эту занозу, наконец-то она перестанет щекотать ему лопатки и острым гвоздем впиваться в позвоночник.
Он оборвал смех и тщательно прицелился. Ветер сбивал руку вбок, кажется, он сбивает и мушку, Чимберу это не понравилось, он подпер правую руку левой, стараясь прицелиться получше, на несколько секунд задержал в себе дыхание и плавно, не ощущая ответного толчка, нажал на спусковой крючок.
Рука с зажатым в ней револьвером подпрыгнула, рыжее пламя оторвалось от дула и погасло. Грохнул выстрел. Чимбер подумал, что преследователь сейчас упадет, зароется головой в снег, заскребет ногтями по собственной физиономии, страдая от боли, родит предсмертный вой, но не тут-то было: как шел человек, продавливаясь телом сквозь колючие снежные лохмы, так и продолжал идти.
Хмыкнув, Чимбер вновь подвел под едва видную фигурку дуло револьвера, выровнял, чтобы глаз различал мушку, подпер одну руку другой, всадил крупные, порченные насвоем – смесью табака с золой, которую научился употреблять у местных жителей, – зубы в нижнюю, омертвевшую от холода губу. Из губы брызнула кровь, но Чимбер не почувствовал ее, кровь была такая же холодная, как и все его лицо, заледенела, – выждал несколько мгновений и выстрелил опять.
Выстрела он не услышал, увидел только, как ствол револьвера украсился тусклым цветочным бутоном, в следующее мгновение бутон угас, и пуля унеслась в пространство.
Человек как шел, так и продолжал идти, кренясь то в одну сторону, то в другую, спотыкаясь, мотая головой на ходу… Он не стрелял – видимо, берег патроны.
– Ну-ну, – выплюнул из себя мерзлую слюну Чимбер, – давай-давай… Это тебе не поможет. Стреляй, гад!
Хоть и был он спокоен, но после второго неудачного выстрела в нем вдруг снова родилась тревога: а что, если за ним идет не человек, а дух бестелесный, упырь какой-нибудь, которого никакой пулей не взять – только огненной стрелой, да и то заговоренной? Вон ведь как ведет он себя – качается, будто плеть, но не падает, то в одну сторону шарахнется, то в другую, то исчезнет, то возникнет вновь…
Чимбер хотел перекреститься, да забыл, как это делается и вообще с какой стороны начинать осенение, то ли с правого плеча на левое, то ли с левого на правое, сплюнул в темноту, ветер подхватил плевок на лету и утащил его куда-то вбок, в темноту, а может быть, и вверх, под твердый полог облаков. Он пробормотал что-то про себя, так и не поняв, что именно произнес, может, молитву прочитал, а может, выругался, сцепил покрепче пальцы на рукояти револьвера и вновь прицелился в шатающуюся, медленно перебирающую ногами, но все ближе и ближе подбирающуюся к нему тень…
Емельянов не мог стрелять в похитителя Жени – Женя, человек неопытный, городской, к войне не привыкший, стояла за ним, стояла не на одной линии, прямо за его спиной, а чуть сместившись в сторону, и он боялся задеть ее пулей.
Налетчик стрелял в него, а он опасался сделать ответный выстрел, так что дело было совсем не в патронах, патроны у него имелись… В том, что Чимбер ни разу не попал, хотя пули свистели буквально около
