уважением… я бы про Залесское вовсе наверх не докладывала, — вставила Таня.
— Не учите… — полковник поморщился. — Что мне докладывать, а что не докладывать, это я сам разберусь.
— Однако я с вами не согласна насчет винтовок, — сказала Таня. — У нас есть бумага, согласно которой передача новой партии винтовок планировалась на побережье Финского залива, куда должен подойти катер. День передачи наступит очень скоро, но они не могут в точности знать, что мы взломали шифр. При этом винтовки нужны Надежде, как воздух, а она человек, конечно, рискованный. Может попробовать на авось явиться на встречу.
— Бросьте, люди Паскевича не будут ничего передавать в условиях, когда мы обо всем знаем, — полковник только рукой махнул. — О чем вы вообще говорите. Они сейчас будут прятать концы в воду, а не винтовки раздавать.
— Вот именно, — Таня кивнула. — Они будут прятать концы в воду и точно не будут связываться с подпольем и предупреждать его, что сделка отменяется. А не получив такого сообщения напрямую, Надежда может рискнуть. На это мой расчет.
— Слабенький расчет, слабенький, — полковник покачал головой. — Впрочем, чем черт не шутит… Как вы думаете, ваша светлость?
— Я думаю, что госпожа Ермолова права, — проговорил Оболенский задумчиво. — Это авантюра чистой воды, но попробовать следует. Мы сейчас в очень неприятной ситуации, нам нужно предъявить какой-то успех по этому делу, а успех этот может быть, только если поймаем Надежду или хоть кого-то из верхушки ее группы. Я даю добро на операцию.
— Спасибо, — Таня как-то даже разрумянилась, что ей было обычно несвойственно. — С деталями я ознакомлю вас позже.
— Сделайте одолжение, — Оболенский кивнул с усталым видом. — А вам, Брагинский, нужно продолжать поддерживать отношения с семейством Уваровых. Сейчас ситуация стала очень напряженной, особенно из-за убийств флороманта. Нам может потребоваться любая поддержка — в том числе, и такого человека, как Уваров. Как вы сами думаете, может он выступить на нашей стороне?
Герман покачал головой.
— Уваров — человек с принципами, это видно. Но какие именно это принципы, мне сказать трудно. Я слишком плохо еще его знаю. Вот его младшая дочь, Ариадна… мне кажется, она могла бы, но в какой степени она имеет влияние на отца…
— Хорошо, спасибо за ваши наблюдения, — Оболенский снова постучал пальцами по столу в задумчивости. — Если будет возможность, побывайте еще в его имении, понаблюдайте. И передайте графу, что у нас есть возможность вернуть его в правительство. Может быть, не на тот же самый пост, но в любом случае вернуть его из отставки.
— А если граф поинтересуется, от кого именно исходит это предложение?
— Скажите, что вы не уполномочены отвечать. Само по себе это будет достаточно красноречивым ответом: кто еще может уполномочить или не уполномочить вас на это, как не ваше же начальство, верно?
Князь усмехнулся в усы и поиграл пером в руке.
— А знаете, что… — продолжил он. — А попробуйте-ка запустить этот пробный шар через Ариадну Константиновну, а? Вы ведь говорите, что она может посочувствовать нашему делу, вот давайте и попробуем. Не самого Уварова, так можем хоть ее заполучить.
— Может быть, не стоит ее втягивать, все-таки? — неуверенно произнес Герман.
— Нам нужны любые союзники, — твердо ответил Оболенский. — Любые. Особенно сейчас, когда все дело висит на волоске из-за провала с флоромантом. Нет, Герман Сергеевич, мы сейчас никакие возможности не можем отвергать. Считайте это приказом. Проверьте, в какой степени мы можем рассчитывать на Ариадну Константиновну, как на помощницу и связника с ее отцом. Да и как на сильного боевого мага — не будем и этого забывать. Скоро, ох скоро, нам может понадобиться много боевых магов. Не хотелось бы, конечно, но…
Он развел руками, давая понять, что все в руках Господа, а им только надлежит быть готовыми к любому развитию событий.
— Слушаюсь, — Герман поклонился. — Разрешите идти? А то скоро как раз будет одно мероприятие, где будет возможность встретить Ариадну Константиновну, а может быть, и самого графа, кто знает.
— Конечно, идите, — Оболенский протянул Герману руку, как он часто делал с подчиненными, подчеркивая свой демократизм. — Всего хорошего, поручик.
* * *
Похороны знаменитого путешественника проходили скромно. Официально было объявлено, что погиб он в результате неосторожного обращения с добытым артефактом, что, в сущности, было почти что правдой. Благодаря этому церемонию можно было провести на обычном кладбище, не опасаясь того, что церковники не станут отпевать самоубийцу.
В газетах об убийствах флороманта почти не писали — цензура подобные новости пропускала неохотно. А коль скоро так, то и сообщать о гибели душегуба было ни к чему. Ограничились небольшими заметками о гибели эксцентричного ученого.
Людей на похоронах было не так много, как Герман ожидал. Приехала из Тамбова старушка-мать Ферапонтова, бедно одетая и согбенная горем. Всю панихиду она не могла сдержать слез и только повторяла время от времени: «Не уберегла, не уберегла…».
Явилось несколько аристократов, и в числе их — граф Уваров с одетыми в траур дочерьми. Ариадна под конец панихиды тихонько подошла к Герману, встала рядом.
— Не могу себе простить… — проговорила она, всхлипнув.
— Да что вы… — зашептал Герман. — Разве вы… в чем вы виноваты?..
— Мне надо было самой к нему ехать, — ответила она. — Уговорить, расспросить, делать что угодно, чтобы он раскрыл мне душу, облегчил… Я бы все приняла, что угодно…
— Боюсь, что не все… — проговорил Герман скорее себе под нос, но она услышала.
— Я все знаю, — ответила она. — Это был он, да? Он распространял этот смертоцвет?
— Откуда вы…? — Герман повернулся к ней и внимательно взглянул.
— Я же говорю, — вздохнула она. — У отца глаза и уши везде, и он не преминул мне об этом рассказать. Жестоко с его стороны, но я его понимаю.
— Что вы имеете в виду?
— Он хотел сделать для меня боль потери не такой сильной. Объяснить, что все это время рядом со мной был человек двуличный, и даже опасный для меня же самой, а значит, вроде как, и жалеть не о чем — надо радоваться. Вот только радоваться, конечно, не хочется…
— Мне кажется, я понимаю вас, — проговорил Герман. — Какой
