девственности, — комтур усмехнулся, — но лечить женские болезни ее должны были уже обучить, и определить, понесла ли дитя на самом деле наша гостья, — тут комендант замка долгим взглядом ожег запунцовевшую Магду. — она должна быть способна. А уж от того, каков жрица сделает вывод, и мы будем принимать решение, как поступать дальше.
Альбрехт сделал еще несколько шагов по комнате, подошел к приоткрытому оконцу, скорее, бойнице, выглянул наружу. На плацу перед высокой башней донжона двумя ровными шеренгами выстроилась полусотня копейщиков, несшая постоянную охранную службу на замковых стенах. Комтур несколько минут любовался увиденной картиной и выправкой своих подчиненных, потом обернулся и поманил к себе Магду.
— Сколько времени ты служишь у меня? Третий десяток? Скажи, я хотя бы раз запрещал тебе пить? Нет. Но я дважды просил тебя делать это умереннее. В третий раз просить я не буду. Я приказываю тебе прекратить свои возлияния вовсе. По крайне мере, до перелома зимы, — при этих словах лицо Магды сначала приняло нормальный цвет, а потом начало постепенно бледнеть. — И смотри мне, не вздумай еще тут при этой жмуди в обморок грохнуться!
Развернулся, пошел к своему креслу. Но вдруг остановился перед ним, не дойдя буквально пары шагов, развернулся и на каблуках и быстро направился к двери, что-то насвистывая. Кинувшимся за ним слугам бросил коротко через плечо:
— Вайделотку привести в комнату к нашей гостье. Там и узнаем результат...
Так толпой и двинулись по мрачным длинным переходам, постепенно поднимаясь с этажа на этаж и обрастая по пути новыми слугами, стремившимся поднести лишний факел или как-то по-иному угодить хозяину замка. Альбрехт был задумчив и казалось, что не обращает на суету вокруг никакого внимания. Несмотря на кажущуюся близость расстояния — всего-то со второго яруса на пятый — по-прежнему пунцовая Магда изрядно запыхалась и то и дело сбивалась с шага.
Когда весь этот кагал, где каждый старался протиснуться к Мейсенскому поближе, ввалился в комнату к пленнице — ну какая из нее гостья! — Вайва сидела на своей лежанке, скрестив на коленях худые руки. Настроение было и так хуже некуда, а тут — такое многолюдье в ставшую сразу очень тесной небольшую комнатку шесть на четыре мелких Вайвиных шага.
Гулять жене (вдове ли?) полоцкого княжича дозволялось лишь раз в седьмицу, да и то только во внутреннем дворе замка, гда за вездесущем камнем нельзя было углядеть ни одного живого листика, ни одной травинки, ни цветка, да и из живности Вайве за все время попадались разве что мелькнувшие пару раз своими горящими в полутемных коридорах глазами кошки, да ютившие где под кровлей высоких башен голуби — этих бесцеремонно-наглых и стремившихся повсюду нагадить птиц Вайва терпеть не могла с детства.
Кормили вроде бы обильно, но как казалось пленнице, однообразно и невкусно. Много мяса — окрестности замка слыли прекрасными охотничьими угодьями, свежая дичина была всегда — много хлеба, много разбавленного для Вайвы и неразбавленного для смотрительницы вина. А вот со свежей зеленью даже летом были перебои, да и овощей иногда хотелось побольше. В результате Магда частенько выносила из комнаты почти полные миски, что-то глухо бормоча себе под нос на родном немецком о зажравшихся жмудинках.
Как следствие, Вайва — и так не без оснований гордившаяся с малых лет стройной фигуркой, — довольно сильно похудела, и без того тонкие руки сделались почти прозрачными, лицо выглядело бледным и нездоровым, даже при легких работах типа обычного вышивания на пяльцах быстро наваливалась усталость. Пышные волосы — тоже предмет когда-то немалой гордости! — начали сечься и ломаться на концах, лишились былого блеска, даже цвет их, казалось, потускнел. Молодая женщина казалась на вид серьезно больной. Она все реже вставала днем со своей лежанки и покидала комнату только ради коротких внутризамковых прогулок.
Комтур увидел висевшее рядом с дверью зеркало, подошел к нему и приосанился. Спустя несколько минут Зигфрид привел вайделотку, которую звали, как помнил Мейсенский, Бируте, была она третьей дочерью одного из видных сподвижников самого Миндовга, то есть относилась — и по местным меркам, и на немецкий взгляд, — к высшему сословию. При переходе в жречество она, как и другие ее товарки, приняла на себя обет девственности. Служить ей предполагалось в одном из капищ богини Пра-уримы — поддерживать неугасимый огонь, что горел перед идолом.
Казалось бы, довольно простая служба, но на вайделоток налагались жесточайшие ограничения. Если они нарушали обет девства, их — на выбор старших жриц — или вешали провинившуюся нагой на высоком дереве, или закапывали живой в землю, или же зашивали в кожаный мешок, в который помещались также камни, собака, кошка и змея, отвозили к Неману на двух черных коровах и бросали в реку. Если же по небрежности вайделотки потухал священный огонь, то ее сжигали. Новое же негасимое пламя возжигали с помощью кремня, находившегося в руке идола Перкунаса в Ромове, и старшие жрицы ползли с ним до алтаря своего капища на коленях.
Альбрехт поманил Бируте к себе пальцем, на котором красовался крупный орденский перстень, та послушно подошла ближе. Комтур сильной кистью поднял ее лицо повыше
