суде, – а баронов управитель проиграл как-то уж подозрительно быстро и не подавал апелляцию в суд провинциария (что позволяло строить на его счет определенные подозрения). Наконец, богатыми залежами свинца, обнаруженными рудознатцами еще при отце нынешнего барона, управитель пренебрегал совершенно, заявив барону, что овчинка не стоит выделки. Более пообтесавшийся в городской жизни прохвост выгадал бы и на этом, подыскав арендатора и смахнув в карман изрядную долю денежек, – но управитель, даром что первостатейный жулик, интересовался только тем, что выше поверхности земли (обычная крестьянская психология), а полезные ископаемые не рассматривал как средство наживы.
Ежу понятно, что доходы от продажи баронских зерна и шерсти упали резко (да и продажи эти шли через управителя со вполне понятными последствиями). Мостовая пошлина три года до грошика шла в карман соседу, а управитель обнаглел настолько, что резкое уменьшение в баронских птичниках гусей и кур объяснял происками расплодившихся в баронском лесу хищных зайцев (барон, ничего не смысливший в зоологии и никогда не охотившийся, с повадками зайцев не был знаком совершенно, как и его сын-студент, с десяти лет учившийся в Латеране и ставший сугубо городским человеком, принял известие об ушастых птицежорах за чистую монету).
Финансовые прорехи барон попытался заштопать единственным известным благородному господину способом: выдал корнатскому ростовщику ворох векселей и закладные на три деревни из пяти (естественно, вместе с землями). Вернуть долги не было никакой возможности, а управитель тем временем собрался выкупиться на волю за двести золотых – каковое предложение задушенный долгами барон принял с восторгом и уже сел писать вольную.
Тут, на его невезение, молодой барон-студент привез в гости к родителям свою симпатию, которой собирался делать предложение по всем правилам. Гордо показал Бади отцовские владения, сетуя разве что на ополовинивших птичники хищных зайцев (математик скверней-ше разбирается в зоологии, и наоборот, узкая специализация – все же бич науки).
Бади не подала виду, но насторожилась мгновенно – уж она-то с ее охотничьим опытом знала повадки зайцев лучше. К тому же, Сварог прекрасно помнил, что она рассказала о себе: оказалась единственным ребенком, наследников мужского пола не имелось, так что отец, как было принято в том мире, поневоле научил ее азам грамоты, военного искусства и, что важнее всего, управлению поместьем. Она задала несколько наводящих вопросов, сообразила, что дело нечисто, объездила три деревни из пяти, осмотрела в белиуме[8] роскошное по деревенским меркам хозяйство управителя, под благовидным предлогом попросила у сердечного друга кипу хозяйственных документов – и к исходу второго дня окончательно поняла, что к чему.
Разоблачать с ухватками актрисы провинциального театра жулика-управителя она не стала – не та девочка. Оказавшись одна в отведенной ей комнате, достала из кармана таш и связалась с Латераной. Назавтра на вима-не-невидимке прилетели Канилла и Гаржак, приземлились в ближайшем лесочке, вывели из виманы лошадей и преспокойно приехали в замок. Барон (которому Бади уже приглянулась в качестве невестки) гостеприимно принял ее друзей – в сельской глуши не избалованный визитерами благородный народ вообще гостеприимен.
Наскоро отдав должное гостеприимству (довольно скудному по выше изложенным причинам), трое обаятельных молодых людей поехали на фазенду управителя. Большой гуманист Гаржак сгоряча предложил без затей вздернуть управителя на воротах, но тут же самокритично признал, что поторопился – следовало учинить вдумчивый допрос. На собственном дворе с трясущимся от страха прохвостом провели недолгую, но обстоятельную беседу в три ратагайских нагайки, не обращая внимания на причитания чад и домочадцев – все трое видели и не такое. После чего Гаржак, быстро отыскав в чулане добротную веревку, сноровисто изладил на перекладине ворот петлю, рявкнув рыдающей супружнице, чтобы живенько принесла мыла, чтобы обстояло по всем правилам.
Под этой петлей управителя и принялись вдумчиво допрашивать. Вскоре он, заливаясь слезами и соплями, в главном признался. После чего его на аркане отволокли в замок, и там он перед баронским семейством принес уже обширное покаяние. Барона и баронессу стали отпаивать сердечными каплями – а будущий математик, разъярившись не на шутку (он все же был не мягкотелый гуманитарий), выдал троице карт-бланш на любые действия (он и сам порывался в них участвовать, но Гаржак его быстро убедил остаться в замке, чтобы присматривать за беспомощно возлежавшими в креслах родителями и суетящимся лекарем – а на деле, чтобы не путался под ногами у специалистов).
Первым делом лихая троица быстренько раскулачила в пользу барона нажитое неправедными трудами хозяйство управителя, оставив ему, впрочем, одну-единствен-ную дойную коровушку – решили, что двое малолетних детишек прохвоста ни в чем не виноваты, и лишать их молока было бы слишком жестоко. Однако немаленькую кубышку управителя увезли в замок – она занимала три большущих глиняных корчаги, так что пришлось позаимствовать у соседа управителя телегу с лошадью. Времени хватало, солнце еще не поднялось к полудню, так что троица объехала все пять деревень, где собрала крестьянские сходы и ознакомила массы с положением дел, пообещав им много веселого, если будут и дальше спустя рукава кое-как ковырять барскую землицу. Пятерых старост и пятерых деревенских писарей сместили и тоже раскулачили – управитель рассказал о них много интересного, все получали свою долю за активное соучастие.
Поскольку, когда они закончили, уже смеркалось, дружеский визит к графу, новому владельцу моста и прилегающего куска земли на берегах речки отложили назавтра. Утром поехали, на сей раз прихватив с собой молодого барона как «полноправного представителя истца» – Гаржак знал законы назубок, чтобы не ломать голову, какие он снова нарушил на королевской службе. Легко догадаться, что ничего похожего на скучную процедуру судебного земельного спора не было. Для непринужденности беседы Гаржак враз запалил с четырех концов амбар графа с пшеничкой последнего урожая. Зажигательный порошок из арсенала «волчьих сотен» не подвел, заполыхало на совесть. Верхами примчались граф и полдюжины его головорезов из шайки, благолепия ради числившейся личной дружиной. И, словно в невидимую стену, уперлись в две больших золотых байзы, самых доподлинных – наказание за их подделку было таково, что отвращало и самых беззастенчивых аферистов. Как полагается, «право меча и веревки, огня и воды». Совершенно законным образом Канилла с Гар-жаком могли лишить голов, перевешать и перетопить все население провинции, от самого благородного до последнего бродяги, а провинцию выжечь дотла. Жуткие были байзы и выдавались исключительно редко, но Сварог решил, что его особо доверенным людям такие пригодятся и злоупотреблять они не будут.
В отличие от барона с баронессой, деревенских анахоретов, граф часто бывал в Латеране, хоть и не принят при дворе. Так что
