грело вовсю, растапливая смешанный с навозом снег на кучах, окружавших поселение, и стая тощих собак рвала оттаявший труп лошади. Они растаскивали куски лошадиной плоти, дрались в грязи. Кучи отвратительно пахли. Как можно жить в такой нечистоте? У них там, на родине, бургомистр строго наказывал за валяющийся мусор, правда, когда началась эта проклятая война, про- пала и власть, и порядок, и некому стало штрафовать пьяницу Фрица, который жил на дальнем конце улицы.
Справа, ближе к реке, отделенные от поселения дорогой, виднелись полуноры-полудома, там горели костры. У костров толпились люди, и оттуда к приехавшим шла странная фигура. Это была старуха, одетая в рваное мужское пальто, подпоясанное веревкой. Седые космы свисали на лицо из-под черного платка. Старуха подошла ближе, и Марта увидела, что это вовсе не старуха. Это была женщина одних с Мартой лет, очень худая. На ее пепельно-бледном, мертвенном лице жили глаза в темных подглазьях, они сверлили Марту. Женщина остановилась и молча смотрела на Марту, потом перевела взгляд на жавшихся к ней детей, и грязный костлявый палец уставился прямо ей в лицо.
— Приехали! Зачем вы сюда приехали? Убирайтесь отсюда, пока живы ваши дети! — голос женщины срывался, прерывался надсадным кашлем. — Вы приехали, чтобы ваших детей закопали в эту землю? Но им будет холодно там, очень холодно! — к женщине уже бежал молодой человек с копной светлых волос.
— Тетушка, тетушка, пойдемте, — юноша обнял женщину, гладил по плечам, и та покорно повернулась; юноша оглянулся. — Вы простите ее, она немножко не в себе. Меня зовут Вольфганг, я отведу ее домой и вернусь.
Вольфганг вернулся очень скоро. Он был такой аккуратный, его простая одежда была такой тщательно заштопанной в нескольких местах, но чистой, и даже башмаки, несмотря на весеннюю грязь, каким-то чудом оставались чистыми.
— Я вижу, что вы только что приехали и ничего здесь не знаете, — Вольфганг застенчиво улыбнулся. — Мы живем в Саратове уже давно, с осени, я уже немного знаю русский язык и, если нужно, постараюсь вам помочь.
Рассказ Вольфганга
Я рано стал сиротой. Мои родители умерли, когда мне было пять лет, и я воспитывался у тетушки, младшей сестры моей бедной мамы. Тетушка и дядя Эрни взяли меня в свою семью, как родного. Дядя Эрни был очень хорошим столяром, у него было много работы, и вся семья, а у них, кроме меня, было еще трое младших, жила сытно. Тетушка хотела, чтобы я стал пастором, и я учился в школе. Потом началась война, и у дяди совсем не стало работы. К нам приходили вербовщики от прусского императора, но дядя Эрни наотрез отказался идти воевать. Тогда они вернулись втроем, схватили дядю, связали и увезли в телеге. Тетушка плакала, умоляла, но что она могла поделать с тремя здоровенными пруссаками? Один из них хлестнул тетушку кнутом и захохотал: «Твой муж — дурак! Не захотел служить императору за деньги — послужит бесплатно!»
Полтора года мы ничего не знали о дяде Эрни, а потом он вернулся в прусском мундире, с пустым ранцем и с рукой на перевязи. Осколком снаряда ему искалечило правую руку, и теперь он не мог столярничать. Дядя ничего не рассказал о том, что с ним было, только сидел за столом, обхватив голову здоровой рукой, и слезы катились по его лицу. Я стал давать частные уроки, тетя Анель брала белье в стирку, но денег не хватало. Когда стали говорить о переселении в Россию, дядя сказал, что больше не хочет жить в этой проклятой Богом стране. Рука у дяди немного зажила, и мы всей семьей поплыли в Россию. На большом корабле мы прибыли в русскую столицу Санкт-Петербург. Ждали мы там недолго, и скоро нас всех отправили сюда. Сначала все было хорошо, по речкам и озерам нас переправили на большую русскую реку Волга, посадили на большую лодку, которая называется расшива, и мы поплыли по этой реке. Все радовались, что скоро приедем на место, хотя на расшиве было очень тесно. Но, когда мы проплывали большой город Казань, люди начали болеть. Я думаю, что причиной болезни была плохая еда и то, что люди не всегда мыли руки, но болезнь была страшной, она уносила каждый день чью-то жизнь. Расшива пристала к берегу, и мы хоронили умерших на волжском берегу. Умер дядя Эрни и мои племянники, но ко мне и тете Анель Бог был милостив. Тетя тоже тяжело заболела, была без памяти почти неделю, но выздоровела, а когда узнала о смерти своей семьи, забилась в истерике и потеряла разум. В начале пути нас было шестьдесят человек, а выжило двадцать два. С нами был пастор, он тоже тяжело заболел и перед смертью позвал меня.
— Вольфганг, — сказал он, — Бог призывает меня к себе, но я не могу оставить этих людей без слова Божия. Ты еще очень молод, не посвящен в пастыри Божии, но у тебя доброе сердце и ты много узнал в школе. Возьми мой требник и пообещай, что не оставишь этих людей без слова Божия. Им нужно ободрение и добрый совет в тех трудных испытаниях, что выпали на их долю. Еще пообещай, что станешь пастором, когда тебе исполнится двадцать один год.
Я пообещал нашему пастору, и с тех пор я стараюсь как могу облегчать жизнь этих людей. Болезнь отступила наконец, и мы поплыли дальше. Когда доплыли до Саратова, была уже глубокая осень, и в местном Опекунстве сказали, что нужно зимовать здесь. Нам дали деревянные лопаты, и мы начали рыть в земле вот эти норы, они называются землянки. Люди были очень слабы после болезни, а работа — очень тяжелой. Господин Леруа — ему русская императрица поручила быть нашим вызывателем — прислал своего фор-штегера, и тот помог добыть бревен, чтобы перекрыть землянки, и научил, как собирать топливо. Это высохший скотский помет, его называют кизяк, мы собирали его в поле, чтобы пережить зиму. Он сильно дымит, и мы все пропахли этим кизяком и дымом и, простите, не очень опрятны, — Вольфганг смущенно улыбнулся. — Зимой было очень трудно, морозы были иногда очень сильными, но мы выжили с Божьей помощью, только трое самых слабых умерли. А теперь уже потеплело, мы ждем, когда вскроется река, и тогда… — Вольфганг умолк.
Анна не могла оторвать глаз. Он был такой умный и так много пережил, бедняжка. А волосы у него, наверное, очень мягкие, если их погладить… Анна смутилась и покраснела от собственных мыслей. А Вольфганг взглянул
