пропасть, и именно в этот момент появляется красавчик-ковбой, бросающий лассо. Я не исключаю того, что у нее хватит сил схватиться за веревку и продержаться, пока ее вытаскивают. Вот только крайне маловероятно, помоему, что во время всех этих событий рядом окажется съемочная группа, которая запечатлеет все перипетии на пленке».
В тот же день, 20 ноября, Франц Кафка идет в кино в Праге. Потом он пишет в дневнике легендарные слова: «Был в кино. Плакал».
Благодаря астроному Кристиану Дорно мы знаем, что «21 ноября начинается период красивых рассветов без пурпурного оттенка». Эту информацию он сохранит для потомков в своей книге с не менее красивым названием «Труды по изучению закатов и рассветов, а также пурпурного освещения горных вершин. Историко-хронологический обзор швейцарских наблюдений и публикаций об оттенках освещения на закате и восходе и о пурпурном освещении горных вершин».
Двадцать пятого ноября, в лучах прекрасного рассвета на Айнмиллерштрассе, 36 в Мюнхене, Кандинский начинает работу над своим главным произведением, «Композицией VII». После ужина он натягивает на подрамник огромный холст размером 2×3 метра. Следующим утром, в 11 часов, Габриэла Мюнтер делает первый фотоснимок: Кандинский заполнил пространство картины быстрыми набросками кистью, в левом нижнем углу – лодка с веслами, в центре – взрывающаяся пушка в виде абстрактного клубка, а справа – кто-то вроде всадника, скорее апокалиптического, чем синего. В 11 часов утра 27 ноября Габриэла Мюнтер фотографирует появившийся ночью яркий луч, входящий в композицию из правого верхнего угла и раскрывающий ее. А когда она приходит в мастерскую на следующее утро, 28 ноября, и смотрит на холст размером 2×3 метра, то ей остается записать в дневник только одно: «Картина готова». Три дня – и квантовый скачок современного искусства. Это важнейшая работа Кандинского его мюнхенского периода, итог его абстракций, фейерверк красок и форм, взорванный мир, полный динамики и смелых сочетаний. Но три дня на такую работу уходит только у того, кто тридцать лет размышлял об этих композициях и писал их.
В ноябре фирма «Электролюкс» выпускает на рынок первый ручной пылесос. У модели довольно абсурдное название – «Денди».
И что я на самом деле хотел сказать: величайший денди 1913 года, Габриэле д’Аннунцио, никогда в жизни не пользовался пылесосом. Красноречивый и любвеобильный поклонник Ницше был одной из самых ярких фигур того года. Идеально стильный, с подкрученными усиками и взглядом решительным, как на охоте, он мотается по Европе в поисках очередной победы, очередного эпохального события в искусстве или хотя бы очередного гранд-отеля. В его дневнике зафиксированы примерно три тысячи поклонниц, с которыми д’Аннунцио переспал, это даже для 1913 года почти рекордная цифра. Самой знаменитой добычей «коршуна» д’Аннунцио, как его назвал Ромен Роллан, была Элеонора Дузе. Или наоборот: сам он был знаменит больше как любовник Дузе, чем как поэт и драматург. Наверное, мы вправе видеть в нем лишь Дон Жуана: все его произведения – только рассказы о его жизни, а все его бесчисленные любовные письма – только наброски будущих книг. Когда поугас его любовный пыл к прекрасной римлянке Барбаре Леони, он попытался окольными путями выкупить у нее любовные письма, которые написал ей. К сожалению, он не переписывал их для себя, а теперь они были срочно нужны ему для новой книги. Затея удалась. В романе «Сладострастие» он точь-в-точь повторил восхищенные описания спящей Барбары из своих писем к ней, в том числе свое удивление ее крупными ступнями. В какой-то момент Италия уже кишела покинутыми, униженными, рыдающими любовницами д’Аннунцио, и изможденному писателю пришлось бежать от многочисленных вызовов на дуэль и банкротства в Париж. Там он продолжил абсолютно в том же духе. Натали Барни, знаменитая лесбийская муза и хозяйка салона, так отозвалась о роли д’Аннунцио в Париже 1913 года: «Он пользовался бешеным спросом. Если более-менее симпатичная женщина не сумела побывать у него в постели, то над ней смеялся весь Монпарнас». Относительно надолго и регулярно он оказывался в объятиях Натальи Голубевой, русской княгини, с которой его объединяла любовь к борзым собакам; она ухаживала за всеми шестьюдесятью собаками, которыми они владели. С одной из них, по кличке Белая Гавана, д’Аннунцио в августе выиграл на собачьих бегах в Сен-Клу, и тогда у него в кармане на пару недель снова завелись деньги. Потом, в октябре 1913-го, расходы на содержание его квартиры на авеню Клебер, на его собак и на прочие причуды наконец-то взяла на себя Луиза, маркиза Казати Стампа ди Сончино, богатейшая наследница Италии. Она полностью соответствовала вкусам писателя: крашеные рыжие волосы, осветленная кожа, эксцентрична с головы до пят. Остановившись в Париже в гостинице «Ритц», она немедленно попросила консьержа доставить ей шесть живых кроликов. Но вовсе не для игр, а на ужин своему удаву (лат. Boa constrictor), которого она везде возила с собой, и для двух своих голодных борзых (обоих гепардов она оставила в своем палаццо в Венеции). Сама она съела несколько устриц, хотя говорили, будто она питается только шампанским и самыми изысканными наркотиками. А на десерт в «Ритце» в этот вечер подавали свежего Габриэле д’Аннунцио, и вот наконец, впервые за семь лет знакомства, они отправились в постель. Луиза Казати не была очень красива, зато была очень эксцентрична – и поэтому все падали к ее ногам. Итальянские футуристы считали ее своей связной, «Русский балет», Пикассо, Ман Рэй – своей союзницей, ее маниакальная расточительность и абсурдные выходки завораживали европейский бомонд. Ее жизнь была театром, ее балы-маскарады в стиле XVIII века были самыми блестящими и безумными празднествами: на одном из них величайший современный танцор Вацлав Нижинский пригласил величайшую современную танцовщицу Айседору Дункан на единственный в их жизни совместный танец. В сентябре 1913 года она велела уложить на площади Святого Марка в Венеции паркет для танцев площадью 14 000 квадратных метров – для своего «Grande Ballo Pietro Longi». Ей как-то удалось подкупить начальника полиции и префекта. И вот вся площадь Святого Марка стала сценой для демонстрации ее эксцентрики. В полночь она сама прибыла на гондоле, вся в сусальном золоте, а с кампанилы собора раздался бой часов, которые называли «зловещими». Луиза Казати любила играть со смыслами, любила гротескное самовозвеличивание и любила всё дьявольское. Это был только вопрос времени, когда она окажется в объятиях Габриэле д‘Аннунцио. Невероятно, но факт: когда эти двое ненормальных вечерами прогуливались по бульварам около «Ритца», маркиза всегда вела с собой маленького дрессированного крокодила, скорость которого она регулировала поводком, украшенным бриллиантами. Так на чем я остановился? Ах
