Я кивнула, еле сдерживая слезы. Было бы о чем горевать. Подумаешь, великое дело — всего лишь секс. Замечательный, но не более того.Но слезы все равно потекли.
— Наверное, я для этого не гожусь, — всхлипнула я.
Я обвела взглядом бар: не заметил ли кто из мужчин, но те жевали сэндвичи и смотрели телевизионный матч. Все в порядке.
— Ерунда, — возразила Матильда, протягивая мне платок. — Ваши чувства понятны, в них нет ничего особенного. Пьер — крутой мужчина. Любая поплывет. Откровенно говоря, в глубине души мне даже хотелось, чтобы он отказался, потому что я знала, что он вас чем-нибудь, да зацепит. Но я, Кэсси, не устаю повторять: это фантазия, и мужчины, которые ее воплощают, далеко не всегда хороши как спутники жизни. Ловите момент, наслаждайтесь им, но не держитесь за него.
Я кивнула и высморкалась.
Через несколько недель зима вдруг сковала город необычной стужей. Я вышла на мороз и плотно притворила дверь «Отеля старых дев», собираясь сделать пробежку перед работой и не уставая дивиться тому, что в Новом Орлеане вообще бывает зима. И вовсе не мягкая в этом году. Холод пробирал до костей, так что отчаянно хотелось залезть в горячую ванну и отмокать там часами. На мне были шапка, перчатки и термобелье, но я согрелась, лишь пробежав несколько кварталов.
Я пронеслась по Мандевилль-стрит до Декатур-стрит и свернула направо, к Французскому рынку, чтобы не оказаться на побережье и не думать о Пьере, который владел там едва ли не всем. Как он поступит с этими пустырями? Застроит жилыми домами? Торговыми центрами? Очередными казино? Уилл уже ворчал, что Мариньи превращается в «пристанище хипстеров». Он говорил, что на Френчмен-стрит слишком много туристов — не подлинных ценителей музыки и хорошей кухни, а праздных бездельников с питьем навынос, которые шляются по открытым рынкам и торгуются из-за кустарной мишуры.
Я миновала длинную очередь в кафе «Дю монд». И хотя его посещали преимущественно туристы, а большинство горожан его избегали, я любила завершать пробежку тамошним кофе. Ах да, еще бенье. Уилл не понимал, зачем бежать сорок минут, чтобы взять и умять гору жира и сахара. Боже, я разрывалась между Уиллом и Пьером, и в голове у меня непрерывно звучали мужские голоса. Надо от них избавляться.
Вернувшись домой, я с тревогой увидела, что входная дверь открыта, и удивилась еще больше, застав в вестибюле «Отеля старых дев» Анну, которая рылась в большой коробке, обернутой простой коричневой бумагой.
— Ох, извините, Кэсси, — зачастила она с видом застуканного на месте воришки. — Я случайно вскрыла вашу посылку. Приняла за свою и расписалась. Старею уже, что поделать. Глаза не те... но пальто чудесное. А туфельки! Никак, уже подарок на Рождество?
Я выхватила у нее коробку и изучила содержимое. Внутри оказалось длинное верблюжье пальто с простым поясом и туфли от «Кристиан Лабутен» с четырехдюймовыми каблуками. Слава богу, Анна открыла коробку, но не тронула карточки, прикрепленной снаружи лентой.
— Да, это подарок, Анна, — сказала я, скрывая раздражение.
Это не было случайностью. Ее все больше интересовали мои похождения. Лимузин всякий раз пробуждал в ней сильнейшее любопытство. Кроме пальто и туфель, в коробке был черный бархатный мешочек, перетянутый шнурком. Мы с Анной заметили его одновременно.
— А там что такое? — спросила она, указывая пальцем.
— Перчатки, — ответила я.
Мне пришлось сочинить ей историю о славном малом, с которым я познакомилась на работе, встретилась пару раз и теперь он меня обхаживал.
— Скажу ему, чтобы прекратил покупать мне вещи! — притворно возмутилась я. — Еще слишком рано.
— Чепуха! — заявила она. — Пользуйтесь, пока можете.
Укрывшись наконец у себя в квартире, я распечатала конверт с картой Шага седьмого — Любопытство.Браво, Анна, это про тебя. Затем я развязала бархатный мешочек. Если бы она увидела, что там, — упала бы в обморок.
На следующий день, едва зашло солнце, лимузин подвез меня по U-образной подъездной дороге прямо к главному входу в Особняк. В прошлый раз меня высадили у бокового входа. Я уже привыкла, что водитель выходит и открывает мне дверь, о чем простая девчонка из Мичигана не могла и мечтать. Так было и нынче. Я ступила на булыжную мостовую и с удивлением заметила, что каблуки ничуть не мешают. Небось, потому что стоили целое состояние, пусть небольшое. Взглянув на дом, я увидела, что все окна горят одинаковым охристым светом, как будто он ждал меня, чтобы ожить. Арктический мороз кусал мои голые лодыжки, и я радовалась, что все остальное скрывалось под длинным пальто.
Пока я медленно поднималась по широким мраморным ступеням к двойным дверям, у меня сосало под ложечкой при мысли о том, что принесет сегодняшняя фантазия. Я надеялась, что предыдущие Шаги придали мне достаточно смелости, доверия и уверенности, чтобы выполнить следующий. Матильда предупреждала, что я должна обрести эти качества. К тому же я нуждалась в чем-то исключительном, чтобы избавить тело от мыслей о Пьере, а сердце — от помыслов об Уилле. Нащупав в кармане бархатный мешочек, я подумала, что справлюсь сегодня и с тем и с другим.
Я постучалась, и Клодетт приветствовала меня как старую знакомую, хотя и не закадычную подругу.
— Доехали хорошо?
— Да, как всегда, — ответила я, оглядывая огромный холл, ведущий к изящной витой лестнице.
Я радовалась, что вокруг было сумрачно и тепло — едва ли не слишком тепло. Жаром тянуло из помещения слева, где горел камин. Я увидела золоченую балюстраду и красную ковровую дорожку, покрывавшую ступени. Черно-белые напольные плиты складывались в спиральные узоры и в итоге образовывали герб, красовавшийся в центре. На нем была изображена ива, под сенью которой стояли три нагие женщины с кожей белой, коричневой и черной, а ниже бежали слова: «Nullum judicium. Non limitat. Nulla verecundia».
— Что это значит? — спросила я у Клодетт.
— Наш девиз: «Не осуждать. Не знать пределов. Не стыдиться».
— А, точно.
— Вы принесли это?
Она могла не уточнять.
— Да, принесла.
Я вынула из кармана бархатный мешочек и вручила ей.
— Пора, — сказала Клодетт, забирая мешочек и становясь позади меня.
Было слышно, как она потянула за шнурок, а секунду спустя мои глаза скрылись под черной шелковой повязкой.
— Что-нибудь видите?
— Нет.
Чистая правда. Все было черным-черно. Руки Клодетт легли мне на плечи, стягивая пальто. И прежде чем я успела спросить, что делать дальше, до меня донеслись ее тихие удаляющиеся шаги.
Я простояла несколько минут, почти не шевелясь, Все, что я слышала, — потрескивание огня, стук моих каблуков, когда я переступала с ноги на ногу, да звяканье браслета при случайном движении рукой. Спасибо, что было тепло, так как на мне не осталось ничего, кроме повязки и туфель. В приглашении говорилось, что я должна прибыть с бархатным мешочком в кармане, одетая тольков пальто и туфли. И я стояла, как будто навсегда ослепленная и обнаженная, в ожидании очередной фантазии.
