— Угу… — Ева откинулась на сиденье. — Вот только ни скрутить никого, ни пригрозить кому не удалось. Какие они все общительные. Говорят, говорят, говорят — особенно этот пацан. Будто и не в Америке живем.
— Будто к французам попала? — подначил Рорк.
Ева рассмеялась.
— Может, им в воду что-нибудь добавляют? Может, не стоит пить из-под крана? А то тоже начнем со всеми болтать, не спрашивая, выкладывать абсолютно незнакомым людям все, что только можно.
— Боюсь, в кофе тоже добавляют воду.
— Но она же там кипяченая, разве нет? Микробы, вызывающие болтливость и дружелюбие, от кипячения должны погибать. Обязаны. Ладно, стемнело уже. Я знаю, что мы хорошо разогнались, но уже стемнело. Мелинда у него там уже почти целые сутки.
Ева вздохнула.
— Стемнело, — пробормотала она. — Макквин любит охотиться в темноте.
10
Темнота. Он любил держать их в темноте, чтобы они не знали, день сейчас или ночь. Чтобы не могли друг друга видеть, чтобы у них не было даже этого кошмарного утешения.
Но иногда он включал свет, слепящий свет в глаза, час за часом. И тогда они видели, даже больше, чем хотелось. Глаза, отчаявшиеся, пустые, как ее собственный желудок. Цепи и наручники словно из старого фильма — только настоящие, совсем настоящие, оттягивающие и вгрызающиеся в запястья и лодыжки.
Но когда он их снимал, становилось еще страшнее. Еще страшнее, когда выводил из этой комнаты, забирал с собой.
Если он придет снова, она будет сопротивляться. Бри сказала: нужно сопротивляться, несмотря ни на что. Бри была права, она знала, что Бри права, но сопротивляться ему было так трудно. Так больно.
Но она все равно будет стараться, если он снова придет за ней, она будет сопротивляться, пытаться его ударить.
Она протянула руку, пытаясь нащупать в темноте сестру, почувствовать ее рядом.
И все вспомнила.
Было темно, но она была одна. И в этот раз она была уже взрослой. Но он снова придет за ней, как это было в мучивших ее ночных кошмарах.
Он вернется.
Мелинда пошевелилась, снова почувствовала вес врезавшихся в ее тело наручников и цепей. Внутри она кричала, как раненый зверь, но не давала звуку вырваться наружу.
Спокойно, спокойно. Крик не поможет. Нужно думать, нужно все спланировать, нужно придумать, как отсюда выбраться.
Бри будет ее искать, и вся полиция Далласа тоже.
Но что, если она уже не в Далласе? Он мог увезти ее куда угодно.
К горлу подкатила истерика, она хотела выплюнуть ее истошным криком.
Думай.
Сарайо.
Она позвонила, голос отчаянный, ей срочно нужна помощь. Что она тогда сказала? Надо вспомнить все до малейших деталей, пробиться сквозь дурман от того, что они ей вкололи, и вспомнить.
Она сказала, что видела того, кто ее изнасиловал. Просила ей помочь. Говорила, что ей страшно, что не может пойти в полицию, снова пройти через все это.
Конечно, она должна была ей помочь, неважно, что у нее был тяжелый день и что она хотела лечь пораньше. Оставила сообщение Бри, заперла дверь. Она всегда тщательно запирает дверь, в машине тоже. Нужно всегда быть осторожной, всегда.
И все равно.
Теперь она вспомнила, как уверена была, уверена, что уговорит Сарайо Уайтхед победить страх, убедит пойти в полицию, сообщить все подробности. Была уверена, что может ей помочь, что справится.
Ну конечно же. Конечно, когда Сарайо бросилась к машине у того ночного кофе, она ее впустила, конечно же, согласилась отвезти куда-нибудь, где поспокойнее и меньше народу.
Симпатия, эмпатия, взгляд, прикосновение руки. Утешить. Посадить в машину, дать перевести дух, поговорить, попробовать успокоить — теперь она понимала, что это была отнюдь не паника.
Ей стало плохо, совсем плохо. Когда та сказала, что ее тошнит, она, не задумываясь, остановила машину.
Снова попыталась помочь. Шприца она не видела, но почувствовала укол в шею. Еще один.
Затем, когда в глазах уже все мутнело, когда все начало темнеть, она заметила: Сарайо улыбается.
«Тупая сучка, — сказала та. — Тупая всезнающая сучка».
И тут она увидела его. Он был там.
Все рушится, рушится, ускользает, нет сил кричать, нет сил сопротивляться, они тащат ее в другую машину. Только его голос, только мерзкая радостная нотка в его голосе:
«Привет, Мелинда. Вот мы и снова вместе».
Затем — пустота, полная пустота, пока она не очутилась в темноте.
Когда он пришел за ней, он включил свет, свет резал ей глаза. Качало, ее всю качало и подташнивало. Но по телефону была Бри, ее лицо, ее голос. Она старалась держаться спокойно, старалась думать, бороться с тугой мутью дурмана.
Сарайо — его напарница. Он всегда работал с напарницей. О, она все про него прочитала, все изучила. Она заставила себя читать это, смотреть, запоминать.
И все равно попала прямиком в его западню. Опять.
Теперь он ее не насиловал. Теперь она ему в этом плане неинтересна. Теперь она уже не девочка.
Слава богу, с ней не было других девочек. По крайней мере, она надеялась, что их нет.
Она была нужна ему для чего-то еще. Месть?
Но у него были и другие. Не мог же он надеяться собрать их всех опять.
Нет, слишком хлопотно и рискованно. И чего ради?
Мелинда попыталась успокоиться, расслабить тело на жестком полу, очистить мозг от наркотической грязи. Должна была быть какая-то причина в том, что он ее похитил. Именно ее. У нее же сестра в полиции, живет с ней в одной квартире. Других похитить наверняка было бы проще.
И тем не менее он выбрал именно ее, снова именно ее. Сарайо сообщила об изнасиловании почти год назад. Да, почти год. Она загодя все спланировала, задолго до похищения.
Зачем?
Из-за чего-то, что она сделала. Из-за нее самой.
Из-за того, что они с Бри были его последними жертвами? Неужели все так просто? Решил в каком-то смысле продолжить там, где остановился? Бессмысленно. Зачем тратить на нее столько времени? Если сбежал из тюрьмы, зачем растрачивать на нее время?
Значит, был какой-то план. У него всегда был план. Она была для чего-то нужна. Или что-то олицетворяла. Может, она — приманка, чтобы заманить Бри, чтобы поймать их обеих?
«Бри, о боже. Бри, Бри».
На этот раз справиться с паникой не удалось, дыхание перехватило, сердце бешено заколотилось. Мелинда стала биться в слепой ярости, срывая кожу наручниками.
