равнину с такой скоростью, что не мог остановиться. Однако выбирать направление он мог. И он нацелился прямо в кучку ковыляющих индюков и задвигал лапами еще энергичней.
Змеи сверкнули в последних солнечных лучах. И влажно заскользили к месту, куда направлялись индюки.
Первая неразумная птица дошла до них, радостно улыбаясь. Одна из змей тут же ужалила Индюка в грудь, и тот умер на месте — с отрывистым извинением, застрявшим в горле.
Никто более не успел и шагу ступить, как в гущу индюшачьей стаи ворвался Мундо Кани. Золотым облаком взметнулись перья и нелепые жирные туши — и с тяжелым стуком опустились на землю несколькими ярдами ближе к Курятнику. Но прежде чем они успели встать на ноги, Мундо Кани пронесся через них еще раз. Снова они подлетели в воздух, вращаясь и пронзительно крича, и рухнули вниз спинами и животами, приговаривая «уф!» и «гадство!». Снова вверх и снова вниз, приземляясь все ближе к Курятнику, все дальше от змей, совершенно сбитые с толку и недоумевающие, что же это случилось с землей. Бум! Бум! Бум! Мундо Кани гнал их так, что у него все кости трещали. На пути к реке индюки большую часть времени провели в приятной беседе и на земле. На обратном пути они в основном подлетали в воздух и ругались, позабыв о приличиях. Но они вернулись к Курятнику и там полегли — помятые, опозоренные, безумно оскорбленные и живые. Все, кроме одного, что мертвый лежал у реки.
Некоторое время змеи следовали за ними. Но затем Шантеклер обнаружил нечто очень важное: когда он кукарекал в их сторону, они отступали. Они свивались клубком и прятали головы. Они спутывались вместе, будто бы множество пальцев сжималось в кулак. Ибо в кукареканье Шантеклера было нечто большее, чем бывает обычно в вечерне, и василиски скатились обратно в реку.
Но когда змеи исчезли и Шантеклер уже готов был вновь обратить внимание на животных, страшное слово изверглось из земли. И было то слово «Уирм». И тут же на небе вновь сомкнулись тучи, и кромешная тьма упала на землю.
Все животные слышали слово; оно исторглось из каждой дыры в земле — серой, паром и смрадом. Гнилая вонь просочилась в желудки. «Уирм» было то слово. Оно пришло, как болезнь, и грязью повисло в воздухе. «Уирм. Sum Wyrm sub terra». А затем очень тихо, и очень ясно, и очень уверенно прозвучали такие слова: «Я Уирм, гордый Шантеклер. И я здесь».
Здесь кончается вторая часть истории о беспощадной войне между стражами Уирма и отродьем его, Кокатриссом.
Часть третья
Глава девятнадцатая. Работы в Курятнике: подготовка к войне наряду с самой восхитительной из всех недовольных гримас
К середине следующего утра почти всем стало ясно, что дикие индюки, все до единого, решили надуться.
Они были настолько слепы и настолько глухи, что ничего не знали о смерти своего собрата по имени Тюрингер от укуса змеи. Они просто решили, что Тюрингер каким-то образом избежал немыслимо бесцеремонной взбучки, выпавшей остальным по милости Пса со столь вульгарным носом. И никто не мог убедить их в обратном. А потому они вперевалку бродили взад и вперед по двору, высоко задрав свои нелепые головы, хромали и надували губы.
О, что это были за гримасы!
Шантеклер созвал всех глав семейств на особую встречу близ Курятника. Она произошла примерно через полчаса после утреннего кукареканья. Индюки, все до единого, собранием пренебрегли — все с той же недовольной гримасой. Разумеется, они знали о встрече; и они уж постарались, чтобы и все остальные знали, что они знают о встрече: ибо как выразить свое пренебрежение, если неизвестно, что тебя пригласили в первую голову? Они возмущенно пыхтели и гоготали, они тяжело вздыхали и хромали, все это буквально в двух шагах от места собрания. И они не слышали ни слова из того, что произносилось там.
Собрание закончилось перед самой обедней. Каждый отец вернулся к своему семейству и поделился услышанным, а также растолковал точные приказы, отданные Шантеклером. И когда семейства усвоили роли, кои им надлежало сыграть в грядущей войне, они принялись за работу. Каждое животное во дворе знало теперь свои обязанности, и кукареканье возвестило о том, что пора приступать к их выполнению.
Дикие индюки, впрочем, сами себе выбрали дело. Их обязанностью было надувать губы.
Один из них, именуемый Маринованный Индюк, неуклюже ввалился прямо в Курятник. Оказавшись внутри, он оглушительно хлопнул дверью. Затем открыл ее и снова вывалился наружу, повернулся и еще раз захлопнул дверь. Выпятив бородку на добрый фут, дабы как следует выразить свое недовольство, он вернулся в Курятник и стукнул дверью, вышел и стукнул дверью, и еще раз стукнул, и еще. А если кто-то проходил мимо, он будто невзначай поднимал свои куцые крылья, так что становились видны многочисленные синяки, а затем хлопал дверью прямо в лицо проходящему.
Обязанностью пчел было сделать что-нибудь с отвратительным запахом, сочащимся из-под земли. Животные проснулись, давясь и с трудом вдыхая тошнотворный смрад. Как только пчелы уяснили свою задачу, они разделились на две группы. Трутни-самцы полетели в лес на поиски цветов, каждый возвращался с благоуханным лепестком. Эти лепестки они рассыпали по всей земле и улетали за новыми. Затем лепестки облепляли работницы-самки, старательно их пережевывали, пока не получалось сладкое клейкое тесто, которым они обмазывали землю по всему двору. Они будто пол настилали, запирая гнилой смрад под землей, они занимались своим делом.
Точно так же и Паприка с Базиликом занимались своими делами. Эти два индюка прочно утвердили свои искалеченные задницы как раз там, где земля еще не была заклеена, и не двигались с места, несмотря на сердитое жужжание и увещевания пчел. Во-первых, они ничего не слышали. Во-вторых, они предпочитали не замечать суетящихся пчел, ибо их работой было как можно обиженней надуваться. И в-третьих, они совершенно не представляли себе, зачем понадобилось пчелам замазывать всю землю вокруг Курятника. Все это представлялось им совершенно бессмысленным предприятием (да-да, еще дьявольски до-докучливая ерунда-да!), а потому они решили не сходить с еще не запачканных мест. Следует заметить, что и у Базилика, и у Паприки, и у всех прочих индюков обоняние отсутствовало напрочь. Они категорически не одобряли общей суеты и общей неприличной тошноты этого утра.
В конце концов пчелы вплотную приблизились к этой парочке и приклеили ее к земле. Но Паприка с Базиликом высоко задрали свои лысые головы
