она могущественна. Она создает красоту даже в жаркой пустыне, способна заставить обладателя самого черствого сердца служить ей.
Эрфиан помотал головой. Сказанные Маддой слова не складывались в осмысленные предложения.
— А как ей служат? Этой богине?
Мадда провела языком по губам и поманила его пальцем.
— Сейчас узнаешь.
* * *
— Какой ты сладкий! Съела бы тебя, если бы могла.
— Чуть не съела.
— Только попыталась.
Мадда села и повернулась к Эрфиану спиной, причесывая пятерней запутавшиеся волосы. Он приподнялся, обнял ее за талию, поцеловал в плечо и прижался щекой к разгоряченной коже.
— Я еще никогда не встречал существо, которое бы пахло так, как ты.
— М-м-м, — неопределенно протянула Мадда.
— Как тебе удается творить такое со мной?
— Да неужто ты уже забыл распрекрасную вампиршу, которая заставляла тебя умирать от наслаждения?
Напоминание о Нави рассмешило Эрфиана. Мадда прилегла, опершись на локти.
— Так кто ты? И о какой богине ты говорила?
— Я — жрица сладострастия, дурачок. А про Великую Богиню можно говорить хоть до следующей луны, но будет лучше, если ты все узнаешь сам. Уже начал узнавать, не так ли? Я буду получше вампирши?
— Ты другая. Ты… дикая.
Мадда заулыбалась.
— А разве ты — нет? Мы все становимся дикими, когда прислушиваемся к ее голосу. — Она подняла указательный палец и прикоснулась к своему уху. — Разум — это клетка, Эрфиан. Он не позволяет мужьям прикасаться к другим женщинам. Он не позволяет женам смотреть на красивых молодых воинов. Юные девушки с детства слышат, что они должны быть скромными и хранить себя для того мужчины, которому они поклянутся в вечной любви. Злые боги дали нам разум. Богиня дала нам желания и чувства, а они сильнее разума.
— Если мы будем потакать своим желаниям, наступит хаос.
Мадда легла, положив руки под голову, и посмотрела на светлеющее небо.
— Это говорит разум, Эрфиан. Что плохого делают молодые эльфийки, танцующие полуобнаженными у костра? Воинам нравится смотреть на них, танцовщицам нравится внимание мужчин. А что ты думаешь о смертной девушке, с которой ты спал в отместку вампирше? Да, она была неопытна, но в глубине души тебе это нравилось.
— Да.
— Ты знал, что она к тебе неравнодушна, знал, что красив, и воспользовался моментом. В этом нет ничего дурного.
Воспоминания о Минар были нежными и теплыми. Эрфиан думал о том, как нерешительно она к нему прикасалась, как краснела, слыша что-то откровенное. Что с ней теперь? Как сложилась ее судьба?
— В этом нет ничего дурного, — согласился он.
— А еще это тешило твое самолюбие. Тебе было приятно думать о том, что ты соблазнил ее, и чувствовать себя гадким эльфенком, который набрался смелости и отомстил другой.
— В этом ты тоже права.
Мадда взглянула на него с любопытством.
— Ты не боишься признавать правду, это мне нравится. Хочешь пойти со мной, Эрфиан?
— Ты хочешь, чтобы я путешествовал с тобой?
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной в храм. Моя мать — главная жрица. Ты ей понравишься, она согласится тебя принять.
Эрфиан потянулся, расправляя плечи, и повертел головой. Действие отвара сошло на «нет», он снова мог мыслить трезво, но впервые усомнился в том, что ясность рассудка — самое большее удовольствие в двух мирах. Ему хотелось снова пережить эту ночь, испытав те ощущения. Желание понять их и узнать как можно лучше было мучительным.
— Ну что? — нетерпеливо спросила Мадда. — Хочешь служить Богине? Или тебе было плохо со мной?
— Если это и есть служение Богине, только дурак откажется стать ее жрецом.
Мадда села, взяла платье, стряхнула с него травинки.
— Ты уже понимаешь. А если ты будешь прилежным учеником, она откроет тебе все свои тайны. Она учит смотреть и слышать.
— Так, как ты услышала про эльфиек, смертную девушку и вампиршу?
Жрица улыбнулась, отложила платье, подсела ближе к Эрфиану и потрепала его по волосам.
— Воспоминания о тех, кто был нам дорог, пусть и на одну ночь, мы храним в сердце. А разум твердит, что все это уже забылось. Богиня знает, что чувства сильнее разума. Тот, кто слушает ее голос, способен видеть и свое сердце, и сердце другого. Но это умеет почти каждый, самое простое. Ты будешь встречать женщин и с первого взгляда понимать, чего они хотят. Будешь знать все их желания, самые постыдные и потаенные, такие, о которых они не рассказывают даже мужьям, погасив последнюю масляную лампу в шатре.
Эрфиан взял ее за запястье. Кожу с внутренней стороны украшала маленькая татуировка — слово на незнакомом ему языке.
— Это магия?
— Нет. Но если женщины будут задавать тебе этот вопрос — а они будут, да не по одному разу — говори «да». Тем, кто знает, объяснения не нужны, и они не спросят. А те, кто спрашивает, пока что не готовы узнать и понять.
— Я был бы рад пойти с тобой, но не могу оставить Жрицу Царсину.
Мадда прислонилась спиной к дереву и положила руки на колени.
— Тебе нравится быть советником?
— Да.
Жрица повернулась к нему. Под пристальным взглядом темно-карих глаз Эрфиан почувствовал себя неуютно.
— Ты лжешь, — заговорила Мадда. — Тебе все это надоело. Ты давно искал повод для того, чтобы уйти, а потом плюнул и ушел, не думая о причинах. Что случилось?
— Мой приемный отец был воином. Он погиб прошлой весной, а мать — приемная мать — решила, что не хочет оставаться в деревне. Она ушла искать. Так говорят у нас.
Сказав это, Эрфиан почувствовал себя так, словно впервые за долгое время сделал глубокий вдох. Невидимая рука сняла тяжелый обруч, сжимавший сердце. Он снова стал свободным существом, путешествовавшим по свету, не называя собственного имени, приходя бесшумно и незаметно растворяясь в предрассветной мгле.
Мадда прикоснулась к его руке.
— Больше всего на свете твой отец хотел, чтобы ты был счастлив. Этого же хотела и твоя мать. Лучшее, что ты можешь сделать для них — позволить себе быть счастливым. Делай то, что хочешь, а не то, что должен. Жрица Царсина поймет. Ей не нужно объяснять, каково это — прислушиваться к своим желаниям, а не к голосу разума. Кроме того, она — твоя настоящая мать, в тебе течет ее кровь, вы близки. Она примет
