исход не приходилось.
Доехали быстро. Выйдя из кареты, леди Айна пошла к строениям, а ее попутчик безмолвно смотрел на окровавленные пустые запятки. Вряд ли лучники были менее значимы для Творца, нежели он. Однако он жив, а они – вряд ли.
Тычок присел на чурбак, стоявший прямо у дороги. Видимо хозяева нередко сиживали тут, продавая снедь с огорода, а может просто выставили чурбаки для прохожих путников. Тычок видел, как леди Айна вошла в первый дом, затем вышла и направилась к третьему, предпоследнему большому строению. А из первого дома вышла рыжая. Заметив, как на нее смотрит богато одетый франт, она подошла к Тычку и поклонилась. Видно было, что она его совершенно не узнала, да и немудрено.
– Господину что-нибудь нужно?
– Да, – кивнул Тычок, и рыжая чуть изменилась в лице. – Как тебя зовут?
Она всматривалась в него какое-то время и затем улыбнулась.
– Лиза, господин. – «Господин» прозвучал так лукаво, что Тычок тоже смущенно улыбнулся.
– Вот и познакомились, – буркнул он. – Не обращай внимания на эти тряпки, они не мои.
– А выглядишь просто великолепно.
Теперь Тычок хорошо ее рассмотрел. Лиза оказалась не так молода и не так весела, как ему показалось при первой встрече. Что же, это притягивало к ней еще сильнее.
– Ты все еще хочешь, чтоб я тебя позвал к себе?
Лиза больше не улыбалась. Потом и вовсе потупилась. Волосы вильнули рыжей волной и замерли.
– Смотря зачем, Тычок. Если у тебя грандиозные планы, так у меня трое детей и куча престарелых родственников.
– А для меня угол найдется?
– Для тебя, – Лиза подняла голову и лукаво прищурилась, – могу поискать. А где колечко?
– Колечко тоже не мое. Творец дает, Творец и забирает.
Из дома стали выносить гроб. Лиза обернулась:
– И с людьми так же, – послышалось от нее. – Хоть ты богат, хоть нищ.
Тычок не ответил. Он и так об этом никогда не забывал.
Потом были похороны, потом укатила леди Айна, потом наступил вечер. Тычок познакомился с родственниками, жившими в соседних домах, разговорился, сел за общий стол. Вскоре стемнело, родственники разошлись по домам, а Тычок, понаблюдав, как Лиза укладывает детей, вышел на двор проветриться.
Грубая мосластая рука схватила его за ворот и стянула с крыльца. Нос к носу в него всматривался Тако. Полрожи его бурели разводами засохшей крови, одна рука безжизненно висела плетью.
– Где кольцо?
– У Ай… у леди Айны… – залепетал Тычок, не помня себя от страха. Ее это кольцо, отдал я…
– Так и отдал, – ощерился Тако. – Руки покажи.
Тычок растопырил пальцы. Тако снова ощерился и с удовольствием, с хрустом впечатал Тычка в темные бревна. Затем пошел в дом.
Когда Тычок очухался, состояние его было таким же, как вчера, даже еще хуже. Голову, похоже, бинтовали.
– Кто здесь, – прохрипел Тычок.
– Я это, – послышался Лизин голос. – Молчи.
– Что он тебе… сделал?
– Ничего не сделал, ни мне, ни детям. Руки велел показать, переворошил все, да ушел.
Тычок изумился до такой степени, что боль на мгновение отступила. Тако ему поверил?! Не стал никого пытать, насильничать и запугивать? Вот это номер. Ну да, злость на мне заранее сорвал, чего с бабами-то воевать? Ишь ты…
Мысли душили его куда больнее, чем разбитая голова. Мысли повергали в такую бездну дурноты, что хоть в гроб ложись. Тычок чувствовал извращенную благодарность к проклятому костолому и ничего не мог с собой поделать. К благодарности еще примешивалось толика уважения. Вот так вот. Дожил, думал он. Врага зауважал. А себя? А себя я так унизил, что никакому врагу не пожелаешь. С кольцом-то я герой… герой-любовник. А без кольца? При первой же стычке в штаны наложил? А если бы он перерезал там всех? Всех! Нечего делать, и как звать бы не спросил… А Айна? Я ж ее предал. А значит, и Лизу предам рано или поздно. Никчемный из меня даритель счастья. Аллотык липовый, и защитник никакой. А я-то еще смеялся, что там их счастливыми делать? Да, к этому самому полжизни готовиться нужно…
– Лиза, – выдавил он, стиснув зубы. – Лиза!
– Все хорошо, говорю. Облокотись-ка на меня…
– Лиза!
– Терпи. Сейчас дойдем… ступенька, осторожнее.
Не поймет. И не отпустит. И не поверит, что не умеет он счастливым делать никого… или Айну смог? И что? Сразу ею же и откупился… Пожертвовал теми, кто послабже. А Лиза? В первый раз он ею просто попользовался – и тоже как звать не спросил, а на второй раз чуть не угробил. Из-за меня ее чуть не угробили… Недостоин он общества ни леди Айны, ни Лизы, ни даже менестреля. Только с перстнем достоин, когда с неба все само валится. Без перстня я тычок заблудший. Бродяга и пройдоха. Неумеха. И что теперь, лежать тут и болеть? А после? Играть? Новые неприятности на хозяев навлекать? Валить отсюда надо. Башка пройдет и уйду. Завтра же.
На завтра он не ушел. И на послезавтра. Лежал и болел, смотрел в стену. Лиза хлопотала, ставила примочки, кормила. На задний двор он, слава Богу, сам ходил.
А через два дня приехала знакомая карета. Леди Айна появилась в дверях, ослепительно улыбнулась и затейливо шевельнула пальцами. Воздух заискрился, посвежел, заблагоухал. Помертвевший от страха, затравленно смотрящий на гостью Тычок опять почувствовал, что голова прошла, настроение… нет, вот настроение-то как раз испоганилось совершенно и бесповоротно.
– У-у… – протянула гостья. – Как мы себя не любим…
Она подняла обе руки и сосредоточенно закрыла глаза. И Тычок закрыл. От потрясения: это ведь магия? Настоящая?
– Не получается, – сокрушенно уронила руки леди Айна. Вся она то и дело полыхала зелеными искрами: на пальце, на запястье, на груди, и тремя – ожерельем вокруг шеи. – Чувствую, знаю, как, а не получается. – Она пригрозила пальцем:
– Не сметь больше хандрить в моем присутствии, а то превращу в жабу!
Со двора донесся радостный смех детворы, ахи и охи взрослых. Леди Айна взболтнула смерч в воздухе и очертила незримую петлю. Во дворе взвыли от восторга. Леди просияла.
Она щелкнула напоследок пальцами, и затасканная, залатанная рубаха прямо на Тычке превратилась в дорогой камзол. Правда, жал он немилосердно. Хохотнув, леди Айна исчезла.
А Тычок сидел, и смотрел на то место, где она только что стояла. Той же ночью он ушел в предрассветный сумрак. Собирался ли он вернуться? Возможно. Если научится чему-нибудь путному. Если настанет такой день, когда у случайных людей, встреченных на пути, из-за него хоть на немного убавится горя. Если он когда-нибудь создаст что-то стоящее, и
