встрече с какой-нибудь доброй девкой. Тогда он улыбался плотоядно, обязательно почесывая яйца. Сейчас же улыбка была рассеянная, счастливая, что ли. К тому же после разговора с девками для ебли он, как и перед пьянкой (особенно за чужой счет), потирал руки. А сейчас одной рукой поглаживал бороденку, а второй тер висок, смотря куда-то мимо окружающей реальности.
– Что за Аня? – спросил я с кухни.
Брат даже не услышал меня, а я не переспросил. Так он и улыбался про себя весь вечер.
Утром встал рано, часов в одиннадцать, разбудил меня.
– Сид, добавь на водку! – бодро вытащил он меня из сна.
Я покопался в карманах, выгреб пару мятых купюр, протянул брату, он добавил свои и, пересчитав, вернул обратно.
– Братишка, а может, ты и сгоняешь? – сказал он и обворожительно улыбнулся.
Отказать я не мог. Только вчера мы помирились после недельного противостояния.
– Конечно, схожу, брат, – ответил я.
Мы обнялись. Я оделся, брат, прихватив полотенце, пошел в душ. «Странно, – подумал я. – С утра?» Обычно он говорил мне: «Душ надо принимать вечером, на ночь. А с утра зачем его принимать, если только ты не обоссался ночью». Потом, улыбнувшись, добавлял: «Или она!»
Я сварил макароны, и мы выпили, а он все улыбался.
– Сейчас ко мне Аня придет, – сказал он и вышел в коридор, задержался у зеркала.
– Какая Аня? – поинтересовался я.
– Крупицына! – улыбнулся он и вышел.
Крупицына! Аня! Я обалдел. Прошло столько лет! Образ ее выплыл из подсознания моментально. Ее лицо, грудь, ягодицы, тонкая талия и божественная улыбка, ямочки на щеках. Как стыдно мне было обнимать ее, когда брат «перевоспитывался» в спецПТУ, целовать ее влажные, вкусные губы, затаив дыхание, лезть ей под кофту, смотреть в чуть насмешливые, но томные глаза и услышать тихое, обжигающее «Сережа, не надо!».
Моментально очнувшись от похоти до мурашек по телу, я испытал стыд перед сидящим рядом братом. Выдохнул с облегчением, что вовремя остановила. Спасибо тебе, Аня. А однажды я даже совершил в отношении Ани геройский, как мне тогда казалось, поступок.
У Ани был младший брат примерно моего возраста, и мы гуляли иногда все вместе: Аня, брат ее Коля, я и толстяк Костя, дружбан моего брата, с веселой рожей и с кудрявыми желтыми волосами на голове. В тот серый осенний день на чердаке моего дома с нами была еще Анина знакомая, приглашенная по просьбе Коли. Мы пили портвейн, сидя на коммуникационных трубах. Запахи с кухонь, из вентиляционных отверстий служили нам закуской. У Аниной подружки было конопатое лицо, горбатый нос, по сторонам которого были выдавлены углубления для бесцветных маленьких глаз. Сейчас, залитые портвейном, они окончательно слились с пятнами конопушек. Она уже была пьяна и, значит, по словам Коли, «готова». Мы по очереди лезли жадными губами в ее приоткрытый рот, из-под тонкой губы которого торчали кривые желтые зубы. Она вяло отталкивала нас и, закатывая глазенки, утробно, как-то в себя хихикала, тряся жиденькими рыжими кудряшками. Обделив ее красотой лица, Бог наградил ее длинными ногами, вполне приличной подтянутой задницей и еще прилепил ей два полукружья больших упругих грудей. Хотя мне, конечно, больше нравились аккуратные Анины. Но тогда на чердаке я пытался демонстрировать Ане свою мужиковатость. Я был груб, хватал ее подругу за все выпуклые места, что попадались под руку. На вот, смотри, как я могу, а с тобою нежен. Аня же сидела напротив и тихо смеялась, прикрыв рот ладошкой, периодически сбрасывая руку толстяка с плеча. А мы общими стараниями уже стащили с подруги и куртку, и футболку. Она сидела между нами в большом белом лифчике с голой конопатой спиной. Коля умудрился расстегнуть ее джинсы. Я, правда, не понимал, что мы будем делать с ней здесь дальше, пытаясь сорвать с подруги лифчик, который она крепко прижимала к груди. И в этот момент, согнувшись углом, фуражкой вперед в низенькую дверь чердака шагнул высоченный участковый Соколов.
– О! Знакомые лица! – Он широко улыбнулся, и даже усы его улыбнулись.
Участковый вообще был улыбчивый и работу свою делал всегда с улыбкой. К неблагополучным подопечным своим относился с юмором, как к детям, улыбнется, шлепнет легонько кулачищем, и все в порядке. Ай-я-яй! Больше так не делай! Подруга, резко протрезвев, застегнула лифчик и натянула футболку. Путей к отступлению не было, в нашем доме неудобный чердак, разбитый на секции, с отдельным входом в каждую. И пол здесь не утеплен, голый бетон. Отсутствие шумоизоляции, скорее всего, и потревожило кого-то нашими громкими шагами, и, не имея смелости разобраться самим, они вызвали участкового.
– Пойдем в отдел, хулиганье! – театрально насупив брови, поманил пальцем Соколов.
Мы с Колей помогли подруге надеть куртку, у нее сильно тряслись руки. У двери участковый цепко схватил за предплечья Колю и Костю. Я знал эти клешни – не вырвешься.
– А ты, Гребнев, к брату захотел? Соскучился? – спросил меня участковый, как бы давая понять, что я и так в его руках.
Этим или похожими вопросами меня уже пытались образумить и учителя, и родственники. «Будешь вести себя как брат, вылетишь из школы!», «Не повторяй ошибок Андрея!» и т. д. Да, конечно же, я хотел как брат! Его «ошибки» казались мне подвигами. И если все эти моралисты-всезнайки задают мне такие вопросы, рассуждал я, то, значит, я двигаюсь в правильном направлении. Мы вышли на лестницу и спустились этажом ниже, на балконе между лестницей и лифтом девочки остановились и стали отряхиваться. Соколов, не выпускавший Колю и Костю, уже шагнул к лифту. Девочек он не видел, я стоял в открытой двери.
– Ну что там? – спросил участковый.
– Отряхиваются, – сказал я, а сам подал знак Ане, чтобы они бежали по лестнице.
Аня быстро сообразила и, послав мне воздушный поцелуй, подтолкнула трясущуюся подругу к ступеням.
– Давайте быстрее, на улице отряхнетесь! – говорил я в пустоту, заглушая голосом эхо торопливого бега девчонок.
Я мог бы улизнуть с ними, Соколов не побежал бы за нами, но я прикрыл их ценой собственной свободы. Если бы я убежал, не было бы поступка. Когда шум шагов стих, я повернулся к Соколову и мстительно улыбнулся. Милиционер все понял, но все же выглянул на балкон.
– Понятно, – сказал он без эмоций, и мы зашли в лифт.
Внизу у парадняка нас ждал козелок. Из милиции меня забирала мама с заплаканным и злым лицом.
– Переоденься, скотина! – швырнула она мне, достав из пакета, мою болоньевую куртку.
На мне же была потрепанная милитари французской армии, которую носил мой брат. Немного униженный, я переоделся, но ничто
