меня с высоты, выставив передние лапы с когтями, каждый из которых величиной с мою ручку. Ни мама, ни папа долго не могли забыть мой крик.
— Маменька, — повторила Лизонька, — ба… бабай ходит.
Я обняла теплое тельце, подняла на руки.
— Лизонька, кто тебе сказал про бабая?
— Лу… Луша. Она казала: бабай беёт кто не спит. поснулась, а он ходит.
Последние слова утонули в слезах. Это и к лучшему. Страх без слез — как и горе без слез. А вот Луше я завтра устрою такого бабая-перебабая! Детей пугать!
В порыве гнева я чуть не сжала Лизоньку. Потом дунула ей в лицо, чуть-чуть подбросила, еще и еще. Кто-нибудь сказал бы: ребенка разгуляете. Но он и так разбуженный и разгулянный хуже некуда.
После пятого подброса на заплаканной мордашке появилась улыбка.
— Пойдем, Лизонька. Со мной тебе никакой бабай не страшен, — сказала я.
И мы вышли из спальни. От импровизированного фитнеса я слегка утомилась и остановилась.
— Ой, — сказала Лизонька, — бабай!
Не успела я возразить, как услышала скрип половиц. И увидела бледный огонек.
Глава 37
Еще шаг — и мы встретились лицом к лицу с так называемым бабаем. С Михаилом Федоровичем Вторым. Полуприкрытая ладонью свеча освещала белую рубаху и лицо, сделав гостя похожим на ангела, посетившего грешную землю. Хорош, стервец. В другой ситуации я бы даже полюбовалась.
Только вот мысли на этом ангельском облике были совершенно не ангельские. И я их прочла сразу.
В первый миг на лице была маска восторженно-страстной романтичности. Можно сказать, байронической демоничности, столь модной нынче в столицах, да, пожалуй, и во многих поместьях.
Ну понятно. Для такого персонажа заночевать под одной крышей с прекрасной дамой и не овладеть ею — нанести оскорбление и ей, и себе. Будь я одна, он мгновенно был бы передо мной на коленях: «Я ваш, чтобы вы стали моею!»
Зуб даю, как говорили пацаны во дворе моего детства, две из трех институток перед таким порывом бы не устояли, а третья сожалела бы всю оставшуюся жизнь.
Однако Лизонька разрушила этот план. И во второй миг я увидела сосредоточенное, рассерженное, даже злое лицо: да как посмел кто-то встать на моем пути. Или нет — будто моя дочка пришла со мной в драматический театр и засвистела в свистелку в самый сакрально-трагический момент. Или выскочила на сцену, как Буратино, убив прекрасную постановку.
Но гость столь же мгновенно понял, что роль Карабаса-Барабаса ему сейчас как козе баян. Поэтому на лице появилась новая маска, елейно-сентиментальная.
— Какое прекрасное дитя! — проговорил он. — Ты почему еще не в кроватке? Хочешь, я расскажу тебе…
— Немедленно разуйтесь! — перебила я его повелительным шепотом.
— А… почему? — Глаза у Михаила Второго стали большие-пребольшие.
— Разуйтесь, пока вы не перебудили весь дом своим топотом! — теперь я шипела, как королевская кобра на сокровищах. — Разуйтесь и ступайте к себе!
Сама развернулась и направилась с Лизонькой в детскую.
— Маменька, а почему дядя-гость ходит? — спросил ребенок, когда мы тихонько вошли в комнату. Луша и Степка спали мертвым сном на топчане, который по моему настоянию поставили возле Лизонькиной кровати. В моем доме женщины с детьми на полу спать не будут! Это я объяснила всей дворне твердо. Одна только Павловна пока сопротивлялась и упорно ложилась на войлок, правда не в моей спальне, а в собственной каморке. Той самой, куда выходила задняя стенка кухонной печи.
Что же ответить на вопрос Лизы? А вот что!
— Сейчас я тебе это расскажу, — прошептала я в спутанные детские волосики. — Только обещаешь никому не говорить?
— Ни-ко-му, — отчетливо сказала Лизонька, приникая ко мне плотнее.
— Это не просто дядя. Это дядя-котик, — таинственно начала я. — Жил был мальчик. Он плохо себя вел: лазал по деревьям, кусался, царапался, залезал в чужие сумки…
«…и писал в ботинки гостям», — хотела добавить я, но решила избежать таких натуралистических подробностей.
— Однажды он оцарапал тетушку-фею. И она превратила его в котика. А мальчик стал плакать… — Малышка уже лежала под одеялом, но мою руку отпускать не торопилась. А я и не отнимала.
— Почему? — спросила Лизонька. — А я хочу быть котенькой!
— Его все дергали за хвостик, и он прятался под пыльной софой. Тогда добрая тетя-фея сжалилась и снова превратила его в мальчика. Но теперь раз в месяц он ходит ночью по дому и хочет поймать мышку.
— А он поймал мышку? — зевнув, спросила Лизонька.
— Нет. Сегодня эту мышь поймала Мурка. Но дядя завтра поймает мышь у себя дома и сразу же заснет. Спи, моя хорошая. Спи…
Уф. Лизонька затихла в кроватке, вспоминая сказку с хорошим концом. А я на цыпочках направилась к выходу. По пути трансформируясь из заботливой мамы в гневную барыню.
Не нравятся мне такие истории! Ну вот совсем не нравятся! Не нравились с самых юных дней, со студенческих лет, полных разных авантюр.
Потому что у меня простой принцип. Если девочка ничего не обещала, будучи трезвой и бодрой, то от нее не надо на что-то надеяться, когда она стала нетрезвой и сонной. Нельзя пользоваться моментом, даже если ты его нарочно не создавал.
Что я увижу, проникнув в образ мыслей Михаила Федоровича Второго? Незавидная картина возникает, конечно.
Вдовушка, живет одна в имении. Приехал вдруг молодой, привлекательный, весь такой модный-прогрессивный. Обещал помощь. Выставил себя заранее героем-спасителем. Какая устоит? Особенно учитывая, что, несмотря на строгую официальную мораль, нравы в провинции весьма просты. И соседей не особенно стесняются — все одним миром мазаны, кто не грешит, тот не покается.
Вот и вдовушка небось весь вечер надеялась, но стеснялась. Пошла спать, раскинулась на ложе в мечтательной неге. И ждет, воображает. Вдруг дверь отворяется, мечта сбывается. А утром… а утром видно будет.
Брр! Не люблю таких!
Вот, кстати, и он, снова по коридорам шастает, да все возле моей спальни. Строгий приказ выполнил наполовину — босой, но спать не пошел.
— Эмма Марковна…
— Вы своим топотом разбудили и напугали ребенка, — перебила я его резким шепотом. — Я с трудом уложила Лизу спать. Если в доме проснется кто-то еще, мне придется избегать встреч с вами не только в своем доме, но и
