день, когда ты переступила порог моей квартиры. Я не отпущу, Есь, ты сама ко мне пришла, малышка, — он снова превращается в ласкового котяру, урчит практически, мочку моего уха губами обхватывает.
Это же запрещенный прием, просто запрещенный и Марк это прекрасно знает. А я дура. Ведь сейчас опять перед ним лужицей растекусь. У него есть какая-то удивительная, необъяснимая способность лишать меня здравого смысла. И пока я думаю, как мне вырваться из этого дурманящего сознание плена, Марк переключается с уха на шею, хватает зубами кожу, посасывает. Ну как у него это получается, что за магия такая?
— Я просто неправильно выразился, Еська, ну не умею я красиво говорить, — он шепчет радом с ухом, обдавая теплым дыханием кожу.
Я тотчас же покрываюсь мурашками, вздрагиваю и прикрываю глаза. Боже я должна себя ненавидеть, грызть изнутри за то, что натворила, за слабость свою и неумение противостоять этому гаду несносному. Он же врал мне. В глаза смотрел и издевался можно сказать. Писал мне от лица того, кого я другом единственным считала и за реакцией наблюдал, не забывая при этом провоцировать, дразнить.
И я на сама деле должна злиться, возможно даже ненавидеть его за то, что вот так просто играл на моей привязанности, а я… Я просто отдалась ему, не думая о последствиях. И сейчас я о них тоже не думаю. Потому что слишком сложно думается, когда тебя самым наглым образом от мыслей серьезных отвлекают, когда коленки подкашиваются, когда воздуха катастрофически не хватает и каждый новый вдох болезненно-сладко обжигает легкие, когда сердце тарабанит в грудину, как заведенное, а собственный оглушающий пульс набатом стучит в голове.
— Месяц, Еся, долбанный месяц…
— Что месяц? — уточняю.
— Ровно столько я лез на стену, не зная где ты и кто ты, я не отпущу тебя мышка, это к твоему вопросу, малыш.
— Но…
— Никаких «но», Еська, никаких больше «но», я же совсем умом поехал, я, блядь, тебя к самому себе ревновал, понимаешь, малыш, какая это клиника? И работать тебе не надо, нехер, я тебе сказал, что ты никуда не поедешь, я тогда ни черта не шутил, Есь. Да и нечего тебе делать среди мужиков голодных, я же прибью всех нахер, а они друзья.
Я качаю головой, а ведь все так красиво начиналось. Опускаю взгляд в пол и начинаю вырываться из объятий. Я не собака, чтобы меня на привязи подле себя держать и за меня решать, что мне делать. Не для того я практически ни с чем на улицу сбежала, ограничивала себя во всем практически, работала на износ, чтобы меня в клетку очередную посадили и команды отдавали.
— Отпусти меня, пожалуйста, я не твоя собственность, Марк! — я срываюсь, повышаю голос.
Потому что обидно, до ужаса обидно от того, что он меня ни во что не ставит. И вроде так красиво говорить начал, а пришли к тому же тупику.
— Есь…
— Не надо, я так не могу, ты давишь с первого дня, ты даже не спрашиваешь, чего хочу я! Просто решаешь! Не спорь, я так сказал, я решил, — припоминаю его же слова.
— И чего же ты хочешь? — он произносит мягко, отстраняется. — Посмотри на меня. Так чего ты хочешь, Есь?
Я поднимаю на него взгляд, смотрю в глаза, а этот гад улыбается. Да что с ним не так? Что за молниеносные перемены в настроении?
— Чтобы ты выполнил свое обещание, я ведь сделала, как ты просил.
— Зачем тебе эта работа, Есь? Я тебе и так все дам.
— Нет, — выдаю резко.
— Почему нет, Есь? — кажется, он и в самом деле не понимает.
— Потому что я не хочу быть зависимой и потому что я буду чувствовать себя обязанной. Уже чувствую.
— Тебе так важно быть независимой? — спрашивает уже серьезнее, без тени улыбки на лице.
Я отвожу взгляд, поджимаю губы. Ну почему так сложно-то? Неужели так трудно понять?
— Ладно, хорошо, если ты так хочешь, но у меня есть еще два условия.
— Условия? — повторяю тихо.
— Да, Мышка, условия. Первое: ты выберешь из ассортимента магазина то, что тебе понравится и мы опробуем это на практике, — он улыбается довольно, напоминая мне объевшегося до отвала кота.
— А второе?
— Так значит на первое ты согласна?
— Я…
— А второе, — он продолжает, снова обнажает свои белоснежные зубы, — прямо сейчас ты снимешь с себя одежду, заберешься на стол и раздвинешь ножки, сама, Мышка.
— Ч…чего? Ты в своем уме?
— Это значит нет?
Глава 26
— Это значит нет? — дразню её, знаю, что надо мягче, ласковее, что нельзя на неё давить, но не могу сдержаться. Это выше моих сил.
Я её раскрепощенной видеть хочу, чтобы сама загоралась, вспыхивала яркой спичкой. Я ведь видел вчера и знаю точно, что мышка моя — та ещё зажигалочка, и заводится она также быстро, как и я. Раз — и все. Полыхаем, сгорая в общем безумии.
Она смотрит на меня, бровки свои красивые к переносице сводит, губы размыкает, облизывает нижнюю, а я слюнки сглатываю, уговаривая себя стоять на месте.
— Ну так что, Мышка? — улыбаюсь, наклоняю в сторону голову.
Еся все также таранит меня взглядом, наполненным огнём праведного гнева.
А я тащусь, просто тащусь от того, какая она хорошенькая, от того, как втягиваются и раздуваются крылья маленького, чуть вздернутого носика. Красивая она, моя Еська.
Черт с ним, хочется ей на этом складе торчать, пусть торчит. Пацанов я к ней все равно не подпущу, нехер, пусть своими делами занимаются.
— Это не честно, — цедит сквозь зубы, — ты говорил об одном условии, а теперь целых, да ещё и… — замолкает, стыдливо опускает глазки, краснеет.
Ты ж моё солнышко. И чего застеснялась? Вчера ведь на этом самом столе стонала так, что у меня яйца от возбуждения сводило и член в штанах дымился.
— Что и, Есь?
— Я не буду этого делать, — она складывает руки на груди, словно прикрыться пытается.
А я не выдерживаю, тяну к ней свои лапы, хватаю за запястья и резко притягиваю к себе. Не могу её не касаться, это выше моих сил.
Провожу пальцами по шее, поглаживаю, наклоняюсь, утыкаюсь в неё носом и прихватываю зубами кожу. Знаю, что мышке это нравится, чувствую. Она тает каждый раз, стоит только прикоснуться к шее, и я бессовестно этим пользуюсь.
— Есь, — шепчу тихо, осторожно прикусываю мочку ушка, — а если без условий? Если просто? Сними все, а?
Я, наверное, сейчас, как маньяк выгляжу и говорю также. И не будь у меня перед глазами примера вот такой ненормальной одержимости в лице отца и брата, я бы точно решил, что умом тронулся, а так всегда можно на гены свалить, мол, семейное это у нас. Все у нас с прибабахом.
— Сними, Есь, сама, хочу посмотреть, мне вчера не хватило.
Сам не понимаю, чего меня так кроет. Просто хочу, чтобы она сделала то, о чем я прошу. Чтобы сама захотела, завелась, расслабилась.
Ну давай же, маленькая, я же знаю, какой горячей ты можешь быть.
— Я не могу, — она кладёт руки на мои плечи, поднимает глаза.
— Почему?
— Просто не могу, мне стыдно.
— Стыдно? — улыбаюсь ей. — Есь, я там уже все видел и не только видел.
Наклоняюсь к её лицу, целую едва касаясь губ, чтобы не сорваться, не наброситься на свою добычу.
— Поэтому и стыдно, — она выдыхает шумно, — ты не поймёшь.
— Так объясни и я пойму.
— Я не могу, я не знаю как… я никогда не целовалась даже, мне неприятно было, и то, что случилось вчера… с тобой все не так, я даже сопротивляться тебе не могу, злюсь, а все равно не могу, я практически ничего о тебе не знаю, а веду себя, как какая-то…
— Не думай даже произносить это слово, — снова беру её за руку, — пойдём, — тяну к выходу.
— Куда?
— Знакомиться будем.
— Но… а пирожки?
— Мы недолго, ничего с ними не случится.
Веду Мышку в её спальню, завожу внутрь и прикрываю дверь.
Отпускаю свою девочку, встаю напротив и развожу руками.
— Давай, малыш, я весь твой, — подмигиваю ей.
— Я не это имела в виду, когда говорила о том, что ничего о тебе не знаю.
— А я это, давай, Есь, не бойся, просто дотронься до меня, сама.
Я сам на грани, но так надо.
Малышка сначала мнется, но все же меня касается, осторожно ведёт пальцами от плеч к груди, а я дышу через раз, едва ли не теряя контроль.
— Раздень меня, малыш, — хриплю, неузнаваемости собственный голос. — Не бойся, секса у нас пока не будет, во всяком случае полноценного.
Она прикусывает губу, опускает взгляд и осторожно цепляет пальцами края моей водолазки. Тянет
