Хотя мне понятно стремление «получить свое» в ситуации, когда ресурсов в окружающей среде мало, мы ведь не какая-то корпорация с миллионными оборотами, которая может сжигать деньги пачками и не замечать этого. Эти шесть энтузиастов видели только цифру, которая сбивала их с толку. Да, Tipping Point собрала 4,3 миллиона на весь проект, но при этом было легко не заметить, что данная сумма распределялась по трем направлениям деятельности. После выплат за аренду и строительные работы у нас почти ничего не осталось – а ведь еще нужно было платить сотрудникам. Очевидно, у людей, которые нам противостояли, были совершенно неверные представления о наполненности наших кошельков.
Однажды вечером сотрудница из нашей команды вошла во временный офис, который мы от имени ЦОМ арендовали напротив клиники Бэйвью, держа в руках флаер с лозунгом: «Остановите убийства! Доктор Берк хочет ставить эксперименты на наших детях!»
Я на мгновение притихла, оценивая произошедшее. На языке крутилось несколько выражений с использованием ненормативной лексики, и я с трудом сдержалась, чтобы хорошенько не выругаться. Обвинения в подобных экспериментах на представителях афроамериканского населения – вещь очень серьезная, потому что в прошлом медицинское сообщество действительно позорно и неэтично использовало чернокожих пациентов. Наши противники, без сомнения, знали: поднимая эту историю, они затронут вполне обоснованные страхи людей, которые будут подпитываться традиционным недоверием к медикам. Меня буквально жгло изнутри от мысли, что эти деятели манипулируют столь травматическими событиями ради выгоды.
Я быстро нашла в интернете местные «доски объявлений» и увидела там сообщения и статьи о том, почему не стоит доверять «этой, с Ямайки». Если бы ситуация не расстроила меня так сильно, то я, пожалуй, посмеялась бы над гениальностью их стратегии. Они не стали поднимать расовую тему, а выбрали путь обвинения «чужака» во всех смертных грехах – и таким зловредным пришельцем стала я. Когда я представляла, как мои пациенты и их родители читают такие обвинения, у меня все сжималось в груди и краснело лицо. Мне потребовалась минута, чтобы успокоиться, но я пыталась убедить себя, что любой знакомый со мной житель Бэйвью тут же поймет: все эти обвинения – полная чушь.
И если раньше я стремилась перепрыгивать все барьеры, которые ставили на моем пути, то теперь мне стало очевидно: настало время выбрать другую стратегию.
Необходимо было встретиться один на один с их лидером – если точнее, с восьмидесятичетырехлетней, постоянно курящей и непредсказуемой женщиной, которую я назову просто сестра Джей. Много лет подряд до меня доходили истории о ней от родителей моих пациентов и других членов сообщества, но до того дня ни разу ее «правозащитная деятельность» не бывала направлена против меня. Сестра Джей всю свою жизнь прожила в Бэйвью и по праву считалась легендой района. Она годами занималась активистской деятельностью и многого добилась для сообщества. Женщина сражалась с экологическими проблемами, выступала за справедливые жилищные и рабочие условия. Однако, к сожалению, в какой-то момент граница между преимуществами для сообщества и личной выгодой для нее размылась. Когда в Сан-Франциско была запущена программа по созданию самой крупной муниципальной системы выработки солнечной энергии в стране, она мешала продвижению проекта в Бэйвью, настаивая, чтобы установкой аппаратов занимались местные жители. Это действительно помогло значительному количеству жителей района получить работу; однако в условия прекращения борьбы с ее стороны входила также бесплатная установка солнечных батарей на ее дом. Бывали и ситуации, когда польза от ее протестов для сообщества была и вовсе сомнительной. Когда городские власти Сан-Франциско пытались применить меры по контролю за использованием огнестрельного оружия – и тем самым снизить количество детей, которые становятся жертвами перестрелок, сестра Джей взяла на себя роль главного истца в ходе спонсируемого Национальной стрелковой ассоциацией США разбирательства против изменения законодательной базы. Она утверждала, что новые законы идут против второй поправки к Конституции.
Некоторые люди из нашей команды размышляли, не стоит ли нам просто подыграть и «нанять» ее на должность консультанта. Мой ответ на это был прост. «Через. Мой. Труп». Я не собиралась тратить наши и без того ограниченные ресурсы на участие в таких порочных играх. Я собиралась лично объяснить ей, что мы пытаемся сделать и почему это так важно. Я знала: в глубине души она была неравнодушна к нуждам сообщества; я надеялась, что, поняв наше истинное финансовое положение и мотивы (помочь детям), она проявит к нам снисходительность.
В скором времени я уже нервно жала на кнопку ее звонка, пытаясь перестать думать о флаере с призывом остановить убийство. Я хотела источать спокойствие и солидарность. Задачка не из легких! Когда сестра Джей наконец открыла дверь, выяснилось, что она намного ниже меня. Шуму эта женщина поднимала много, однако ростом оказалась около полутора метров. Лицо ее испещряли глубокие морщины, а очки держались на кончике носа. Она выглядела так, как и полагается родоначальнице: была похожа на бабушек с Юга, которые знали, как удержать вместе разные поколения родственников, и очень заботились о том, чтобы дети знали «нашу историю». Она вежливо пригласила меня зайти. Мы расположились в прекрасно обставленной гостиной на диванчике, упакованном в чехол из толстого полиэтилена – чтобы сохранился в идеальном состоянии навечно.
Прежде чем я успела ей что-то сказать, она вручила мне визитку, на которой была указана как «Знаковая фигура в сообществе». Я подняла глаза, ожидая увидеть на ее лице признаки усмешки, – мне было трудно представить, чтобы такое позиционирование не являлось в каком-то смысле подшучиванием над собой. Но она с невозмутимым видом налила нам чаю и начала говорить.
Сразу стало понятно, кто в наших отношениях главный: чай и манеры были для нее средством ненавязчивой демонстрации своего превосходства. Голос сестры Джей был хриплым оттого, что она десятилетиями курила, однако в течение последующих двух часов это ничуть не мешало ей говорить.
Я не успела вставить и несколько слов, а она изложила мне историю своей жизни. По-видимому, целью этого монолога была демонстрация ее добродетелей: как много она сделала для сообщества и почему ее так уважают (и боятся). Но я то и дело отвлекалась на мысли о том, какую роль по иронии судьбы сыграл в ее жизни НДО. Когда она закончила свой рассказ, я в уме уже начислила ей 7–8 баллов по нашей шкале.
И вот, наконец, мне выпал шанс сообщить, зачем я, собственно, пришла. Я начала объяснять, какие наблюдения сделала в отношении своих пациентов, почему эта работа была так важна для меня и как, на мой взгляд, она могла помочь не только Бэйвью, но и другим сообществам, пораженным НДО по всей стране, по всему миру. Но говорила я не долго – она быстро перебила меня и продолжила вещать сама. Очевидно, я должна была в первую очередь слушать ее, а не говорить. На диалог она не рассчитывала. Я стала обдумывать, какие у меня есть варианты. Было похоже на то, что шансов изменить ее мнение по поводу нашего здания у меня особенно не было; и часть меня хотела просто поставить кружку с чаем и уйти, но я решила не сдаваться. Эта женщина стояла между дорогими мне детьми и Центром оздоровления молодежи. Еще несколько минут я ее слушала, и она как раз добралась до последнего примера своего активистской деятельности.
