Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
– Ведь родовое гнездо, понимаешь? – сказала она.
Он пожал плечом.
– А содержать этот дом? Ведь поди уже совсем развалюха.
Она обиделась.
– Главное – не стены, а душа. И чтобы там было всем хорошо. Да и как маму можно оттуда увезти? Она этого просто не переживет. Ведь дом строил дед. Только эти людишки достали. Даже угрожать пытались.
– Тань, – сказал он ей, – запиши мой сотовый. У меня есть ребята – быстро их на место поставят. Не подойдут больше. Это я тебе обещаю.
– Правда? – обрадовалась она. – Спасибо, Андрюш. А то мы с ними разговаривать совсем не умеем.
Он кивнул.
– Ну а у тебя что? Как? Какая я нахалка – только о себе и трындычу, – смутилась она.
– Что говорить? Дом, жена, дочь, бизнес. Все путем, Тань. У меня все путем.
– Да уж, – рассмеялась она. – По тебе видно, что все в порядке. Крупными буквами написано.
Он усмехнулся и кивнул.
Она посмотрела на часы:
– Ой, мне же пора маму кормить. Она совсем беспомощная, как ребенок.
Он снова кивнул:
– Я тебя отвезу.
На улице стояла все такая же отчаянная жара. Даже к ночи город не успевал остыть. Они молча доехали до ее дома. Он выключил мотор. Торопиться ему было некуда.
– Чаем напоишь? – спросил он.
Она кивнула. Та же калитка, тот же колокольчик. То же крыльцо. «Ничего не изменилось – подумал он. – Ничего. Жизнь повернула на триста шестьдесят. Даже этот тихий поселок уже не тот. А здесь все то же. Никаких перемен. Или нет?» Они прошли в дом.
– Иди в гостиную, – велела Таня. – А я – к маме.
В гостиной был тот же розовый абажур, только слегка выгоревший и поблекший. Тот же черный кожаный диван. Так же грустно улыбалась с портрета молодая Танина бабка. Таня чем-то гремела на кухне, потом пошла к матери, и он услышал надтреснутый, старческий требовательный голос и Танино «сейчас, мамочка», и какие-то уговоры, и снова капризы. Через полчаса она к нему вышла.
– Ну что, чай?
Он кивнул. Она опять ушла на кухню и вернулась с подносом. На подносе стояли цветные икеевские керамические чашки, совсем не вписывающиеся в общую картину дома.
– А где же дедовская, с гербом? – спросил он.
– Что ты, она давно приказала долго жить. Сын ее грохнул лет десять назад, – рассмеялась она.
Потом они долго пили чай, он оглядывал знакомые стены и задал, как ему казалось, абсолютно правильный вопрос:
– А картины, Тань? Их же столько! Можно же и продать.
Она поперхнулась, покраснела и ответила ему резко:
– Продать? Что, бабулин портрет продать? Или портрет маленькой мамы? Или эти пионы? Он же их в саду, здесь, писал. И они уже цветут лет шестьдесят. – Она обиженно замолчала.
– Ладно, не заводись. Я, наверное, не прав, – попытался оправдаться он.
– Ты точно не прав, Андрюша, – тихо сказала она. – Я в этом абсолютно уверена.
Потом ему захотелось курить, и они вышли на крыльцо. Он докурил сигарету, раздавил бычок в жестяной консервной банке, приспособленной под пепельницу, и одной рукой притянул ее к себе.
– Не надо, – сказала она.
Она всегда говорила «не надо».
– Надо, – жестко сказал он. И поцеловал ее.
У нее были такие же губы, как тогда. Он навсегда запомнил их вкус. Она стояла, как натянутая тетива, и он почувствовал, как она дрожит.
– Иди ко мне, – тихо сказал он.
А потом была душная томительная ночь. На супружеской кровати, в бывшей ее «девичьей». Ни ветерка, ни дуновения. Они лежали, мокрые и липкие, раскинувшись на простыне.
Она плакала и бормотала, что это все неправильно, что муж в больнице, а она – дрянь, последняя дрянь. Он гладил ее по тонкой спине и чувствовал ладонью ее проступающие на шее позвонки. Она то смеялась, то плакала и целовала его лицо и шею, гладила руки. Потом замирала, положив голову ему на грудь, и ему было тяжело и жарко от ее влажных волос. Он утешал ее и говорил банальные слова:
– Все нормально, Тань. Мы же взрослые люди. Такое иногда случается. – А потом пошутил, как ему казалось, очень смешно: – Ну, бойцы вспоминают ушедшие дни, или мушкетеры двадцать лет спустя.
Она шутку не приняла и долго молча смотрела на него. Потом опять плакала и читала ему стихи, он уже почти ничего не слышал, проваливаясь в тяжелый, душный сон. Она разбудила его и попросила:
– Не спи, ну, пожалуйста, не спи. Такая ночь!
– Какая? – не понял он. – Обычная ночь, Танюш. Только очень душная.
– Я знаю. Ты специально, – снова обиделась она.
«Поспать мне сегодня не судьба», – подумал он, сел в кровати и стряхнул остатки неудавшегося сна.
– Я покурю? – спросил он.
Она кивнула И печально проговорила:
– Жаль, а жизнь прошла.
– Прошла? – удивился он.
Вот здесь он был с ней категорически не согласен.
– Что ты, Танечка, жизнь прекрасна, – уверил он ее. – И столько всего еще будет!
Она медленно покачала головой.
– Может, поспим, а, Танюш?
Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:
– Поспи, конечно, Андрюш, поспи.
Он заснул мгновенно, а она еще долго сидела на краю кровати в позе лотоса, слегка раскачиваясь, и смотрела на него, и вытирала ладонью слезы.
За окном светало и тревожно пела какая-то птица. Он проснулся от звука звякающей посуды. Старуха опять что-то требовательно выговаривала Тане. Разговор шел на повышенных тонах.
Он быстро встал с кровати, натянул джинсы и майку и тихо, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами в коридоре, вышел на улицу. На крыльце он глубоко вздохнул, потянулся и быстро пошел к калитке. Вдоль дорожки стеной стояли растрепанные пионы. Он сел в машину, включил кондиционер, на минуту откинулся на подголовник и завел движок. Машина плавно взяла с места. Он ехал по почти пустой Ленинградке и слушал радио. Джо Дассен пел о несчастной любви. Он щелкнул пультом на другую радиостанцию. «Хватит приветов из прошлого», – подумал он. И еще он подумал о том, что сейчас приедет в свою квартиру, где, слава богу, никого нет и не будет еще две недели – жена с дочкой отдыхали в Испании. Вот сейчас приедет и пойдет в душ. Хотя нет, пожалуй, залезет в джакузи. Потом сварит себе в кофемашине настоящий двойной эспрессо. И в квартире будет тихо и прохладно, и чуть слышно будет гудеть кондиционер. И он задернет в спальне плотные шторы и крепко уснет на прохладной шелковой простыне. А вечером, придя в себя и выспавшись, позвонит Марьяне – чудная девочка, прелесть просто. Двадцать пять лет. Балерина из Большого. Свежая, как раннее утро, и наивная, как цветок. Хотя нет, конечно, прикидывается. Где они сейчас, эти наивные? Ну да какая разница. Все равно ему будет с ней легко и приятно. Они зайдут в какой-нибудь кабачок, съедят холодный и острый гаспачо, а потом… Ну ясное дело, что будет потом.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
