Книга Жестокая свадьба - Тала Тоцка

Спустя два месяца

— Хорошо, что ты пришла, — Даниял не мог говорить, из гортани вырывались лишь невразумительные хрипы и сипение. — Мне надо тебя кое о чем попросить. Да не реви ты.

Его только вчера перевели из реанимации в отдельную палату. Зарема пришла его проведать и теперь сидела зареванная, а он морщился, потому что сказать надо было много, а говорить было тяжело.

— Ты чуть не умер, Даниял!

— Ну не умер же.

Вряд ли шесть недель медикаментозного сна можно считать смертью. И почти две недели вывода из этого состояния. Дан до сих пор содрогался от того путаного бреда, который демонстрировало ему просыпающееся сознание, хотя ему в один голос твердили, что его случай уникален.

Врезавшись в опору виадука, машина Данияла задела металлический забор, которым была огорожена часть, требующая переоблицовки. От заграждения оторвался штырь, пробил лобовое стекло, а заодно и грудную клетку Данияла буквально в нескольких сантиметрах от сердца. Насквозь.

Он должен был умереть, сто, двести процентов — множественные ранения, внутренние разрывы, кровопотеря, повреждения легких и открытый пневмоторакс — по всем правилам Дан обязан был скончаться еще в машине «неотложки».

Но он не умер ни по дороге в клинику, ни по пути в реанимацию, ни в самой реанимации. Данияла ввели в искусственную кому, требовалось сразу несколько сложных операций, между которыми восстанавливать его сознание не было никакого смысла.

Прогнозы врачей были очень сдержанными — процесс восстановления предстоит долгий, и чем он закончится, никто не знает. Как раз об этом Даниял и хотел поговорить с Заремой.

— Я пробуду здесь не один месяц, Зарема. Как только удачно сложатся обстоятельства, ты подашь на развод в связи с моей ограниченной жизнедеятельностью. Или несостоятельностью, я посоветуюсь с адвокатами, как лучше.

— Но ты же не инвалид, Дан! Зачем тебя позорить?

— Разве это позор? Позорно жениться как мы с тобой, потому что когда-то так захотели наши родители. А это хороший повод, и главное, чтобы инициатива исходила от тебя, тогда никто не скажет, что здесь есть твоя вина. Я дам тебе развод, но дальше может снова вмешаться твоя семья, и тут все будет зависеть от тебя, — он немного помолчал, собираясь с силами. Зарема тоже молчала, не сводя с него черных глаз, влажных от слез. — Ты можешь жить своей жизнью, а можешь снова выйти замуж, только мужа ты должна выбрать сама.

— Как это? — она смотрела на него как загнанный в угол зверек.

— Ты меня любишь, Зарема? — он в упор посмотрел на растерянную девушку.

— Да… наверное… — она неопределенно дернула плечами и даже по сторонам посмотрела, словно искала поддержки у стен палаты, а потом будто прорвалось. — Дан, я с детства знала, что выйду за тебя замуж. И ты мне всегда нравился…

— Нет, ты просто не знаешь, что это такое, любить, — голова бессильно мотнулась по подушке, — и никогда не узнаешь, если не попытаешься. Я не могу тебе навязывать, но попробуй присмотреться к Демурову. Он любит тебя давно, и это не просто привязанность. После развода ты станешь обеспеченной женщиной, у тебя будет собственный капитал, а Рустаму я уступлю долю в отцовской компании. Он ведь тоже почти Баграев, правда, неофициальный. Ты только больше не позволяй никому собой распоряжаться.

— Хорошо, — она почти прошептала, — я попробую.

— Все, теперь иди, я устал, — Дан сомкнул потяжелевшие веки и уже с закрытыми глазами добавил: — И больше не приходи. У тебя своя дорога, Зарема, не упусти шанс стать счастливой.

Сон, похожий на забытье, окутал его, и Дан сходу провалился в мягкую, обволакивающую трясину, а когда очнулся, увидел возле кровати отца. С тех пор, как Дан пришел в себя, он каждый раз ужасался — отец будто постарел лет на десять, глаза впали, скулы заострились, и седины стало больше.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй, сынок, — отец протянул руку поправить одеяло, и Даниял заметил, что его руки дрожат, — я принес хорошую весть.

— Дзагоев?

— Несчастный случай. Сердечный приступ. Вышел на яхте в море вместе с любовницей.

Дан смотрел в потолок. Весть наверняка была хорошей, но никакой радости почему-то он не испытывал.