– Хочешь секрет? – спросила она, не слыша. – Неважно, как ты умна. Все равно тебе однажды попадется мужик, который сделает тебя дурой.
– В гараже есть тревожная кнопка, – уже, без всякого стеснения, прошептала я. – Если ты умная, уходи. Сейчас же!
– Я всегда ненавидела смазливых телок вроде тебя. Еще со школы.
Она глубоко вздохнула. Так глубоко, что ноздри на миг слиплись.
– Я преподавала психоанализ… Вела специальный дополнительный курс. Ральф очень вдумчиво подходил к предмету. Задавал вопросы, какие-то темы для общения находил. Мне казалось, я ему симпатична. Потом он записался на терапию…
Я промолчала: какое самомнение надо иметь, чтоб поверить, будто бы Ральф, похожий на молодого демона, вдруг влюбился в тетку, похожую на квашню.
– Я в самом деле люблю его. Глубоко и искренне. Ральф сломан… его могу спасти только я.
– Ты пьяная, – прошептала я, сгорая от злости. – Ты сама не понимаешь, что ты творишь.
– О, я понимаю! – сказала Стелла. – Если он мне не достанется, он не достанется никому!
Я молча вытолкала ее прочь и заперла двери. Потом взяла телефон и, убедившись, что Стелла уехала, тщательным образом сфотографировала следы в саду. Так чтоб были видны отпечатки обуви.
Тетя чуть слышно посапывала в комнате.
– Верена! – шипел голос Ральфа. – Верена, мать твою!..
Скинув куртку на лестнице, я вошла.
– Помоги мне, – сказал он раздраженно. – Где ты была? Я уже задолбался звать тебя!
– Беседовала со Стеллой! Она докатилась до слежки за твоим домом.
Ральф дернулся.
– Ты вызвала полицию?
– Нет!
– Принеси телефон! – рявкнул он и получив его, выгнал меня из комнаты.
Я не обиделась: в кабинете был параллельный. Ральф беззастенчиво сдал бухого профессора властям и уже диктовал номера Стеллиной машины. Решив не вешать трубку, пока не положит он, я рассеянно рассматривала большое цветное фото. Филипп, Ральф и Себастьян. Стоит, обняв за плечи сидящих перед ним сыновей.
У всех троих одинаковые, сверкающие улыбки. Одинаковые брови, носы, глаза. Да, Филипп прав: я была мала, – иначе бы заметила бьющее в глаза сходство. Ральф и Филипп были, как черный и белый сфинкс. Отец стоял над ними, как Колесничий; фотографировал всех, похоже, Фред.
– …когда ты вырастешь, ты поймешь почему я так поступил. Поймешь, как ценно иметь подобное имя… – всплыло из глубин памяти.
А, ну да.
Когда ты в Штрассенберге, ценно. Конечно, мне не грозит быть изгнанной за то, что вышла замуж за постороннего. Но все же, какая скука ждет меня впереди. Одни и те же одинаковые лица, один и тот же, застывший на века этикет. И даже шансов нет, чтоб возвыситься. Филипп не разведется: зачем ему? Теперь, когда Джесс заперта в психушке, он как бы свыше благословлен. Ее деньгами, налоговым классом и отсутствием Джесс…
Возможно, я выйду замуж за Фердинанда. Заставят ли меня рожать и как часто? Пока жива Лизель, нет. Но вряд ли Лизель протянет дольше Себастьяна. Дядя Мартин – наверняка, нет. А Ферди никогда не мог возразить отцу.
Я чуть поморщилась, вспомнив своих штрассенбергских кузин и мысленно возблагодарила Господа за то, что на треть Ландлайен. Женщины рода Штрассенберг слишком долго были расходным материалом. Их брали с прицелом на бесконечное рождение сыновей. Широкобедрых, чтобы не дохли в родах, как мухи и белокурых, чтобы сохранить «масть». В результате многовекового кровосмешения белокурость превратилась чуть ли не в альбинизм, а бедра на тонких ножках – в карикатуру.
Красота у нас больше по мужской части. Мужчины все высокие, крепкие и такие статные, что поневоле поверишь в истории с подменой младенцев. Девочками, скорей всего, просто не заморачивались. Не станут заморачиваться и мной. Какая разница, как ты выглядишь? Ты родилась, чтоб рожать и растить Мужчин.
– Верена? – сказал вдруг Ральф.
– Да? – откликнулась я.
Прямо в телефонную трубку, которую я бездумно продолжала прижимать к уху.
– Принеси чаю, – ехидно попросил Ральф.
Зачем нужна геометрия.
Лежа в постели, тетя смотрит куда угодно, но не на нас. И очень громко молчит. Ральф поправился, как положено, проболев неделю. Хоть и слаб еще, но он встал и ходит. Тетя так просто не поправляется. Она лежит в кровати, гоняет меня, как горничную и все нудит, нудит.
– Что опять?
– Я проголодалась.
– Хочешь, я сварю тебе супу? – спрашиваю я. – Свежего?
– Ты моей смерти хочешь, правда?! – восклицает она. – Не хочу я твоего супу! Сколько можно твердить? Я хочу нормальной еды. Это вам не подходит нормальная человеческая еда. А мне, очень даже подходит. Но кому это интересно? Вы оба думаете исключительно о себе! Почему ты ни разу не приготовила для меня шницель?
– Я… я не умею, – говорю я, ощущая себя преступницей.
Филипп такого не ел…
– Ты просто не хочешь! Если бы шницель захотел Ральф, ты научилась бы!.. О, за что вы оба так мучаете меня?!
Тетя расплакалась, укрывшись с головой одеялом. И не отвечала ни на какие вопросы. Только раз и заговорила, когда Ральф хотел заказать ей шницель из какого-нибудь гастхауза.
– Ни в коем случае не из «Вайнинга»! – сварливо проворчала она из-под одеяла. – Из «Адлера».
– Но это аж в…
Тетя расплакалась еще громче.
Выругавшись латынью, Ральф ушел искать номер «Адлера». Невзирая на то, что за тем шницелем нужно было ехать минут пятнадцать, а он едва сам оправился.
Пока я забирала коробки с заказом, – деливери в маленьких деревнях нет, – Ральф напоролся на прихожанку. Неудивительно, это ведь любимый гастхауз тети. С чего бы остальным здесь не заседать? Я вышла как раз в тот миг, когда фрау Мюллер, мать Антона, заметила порше Ральфа и постучалась в окно.
– Добрый день, падре! Как вы себя чувствуете?
– Вашими молитвами, – смиренно ответил Ральф, неохотно приоткрыв окно.
Фрау Мюллер была еще молода. Для тетки из церковного комитета. Красива. Но возраст уже подбирался к ней. Ставил метины у краешка глаз, оставлял отеки на подбородке. Хотя, в глубине души, я подозревала, что отеки оставил не возраст, а привычка баловаться наливками на заседаниях церковного комитета.
Она была старше, чем Ральф и я немного приревновала, вспомнив то его, полубредовое откровение по поводу взрослых женщин. Потом я подумала, что фрау Мюллер вряд ли согласится на «ласки» брючным ремнем под носом у муженька-адвоката. И успокоилась.
– Как здоровье Агаты? – спросила фрау Мюллер, катая гласные и еще больше выпятила грудь.
– Ей лучше, – заверил Ральф. – Она уже отказалась есть здоровую пищу.
