— Ну, — спросил капитан полунасмешливо-полуучастливо, — вы все еще верите, что видели жену Талока?
— Я верю тому, чему меня учили верить мои родители, — отвечал индеец убитым тоном. — Я верю, что сын касиков Тегуантепека так и умрет, не возвратив блеска своих предков. Талок не захотел этого.
В то время как трое, не прощаясь с семейством Сильва, отправились в Оахаку, на месте стычки происходила ужасная сцена возмездия.
Пока Арройо старался выкарабкаться из-под своего коня, полковник соскочил с лошади и схватил железной хваткой бандита, который тщетно старался вырваться. Бешенство и страх отражались на его лице.
— Связать этого человека! — приказал дон Рафаэль.
В ту же минуту бандит был связан по рукам и ногам.
— Хорошо, — сказал половник, — теперь привяжите его к Ронкадору!
Как ни привыкли испанские солдаты к жестоким сценам мести, которые постоянно происходили после победы той или другой партии, но тут даже они неохотно повиновались.
Когда свободный конец лассо был прикреплен к седлу Ронкадора, полковник вскочил в седло, бросив презрительный взгляд в ответ на мольбы Арройо о пощаде.
— Не грязни наших ушей своим визгом, — сказал он. — Так умер Антонио Вальдес, так умрешь и ты, я поклялся в этом над телом отца!
Шпоры полковника воткнулись в бока испуганного коня, который поднялся на дыбы, сделал прыжок вперед и остановился, дрожа всем телом. Арройо с отчаянным криком тяжело ударился о землю.
В эту минуту показался Кастильо, скакавший во весь опор прямо к полковнику.
— Постойте минуту, сеньор, — крикнул он полковнику, — я имею к вам поручение… А! Дон Фернандо! И вы здесь? — обратился он к владельцу гасиенды, которого только теперь узнал. — Там, — он указал туда, где находился дон Сильва, — там вы найдете всех своих.
— Как, — удивился дон Фернандо, поворачивая коня в указанном направлении, — моя несчастная жена нашлась?
Последние его слова ветер донес уже издали.
Кастрильо, который, как мы знаем, оставил дона Сильву еще прежде, чем явилась донья Марианита, хотел было поправить ошибку дона Фернандо, но, к счастью, не успел.
— Прошу прощения! — снова обратился Кастрильо к полковнику. — Как я сказал, у меня есть к вам поручение, сеньор полковник, но оно сугубо личное!
По знаку полковника солдаты отъехали в сторону; тогда Кастрильо произнес вполголоса несколько слов и отдал полковнику шарф своей госпожи.
Опершись одною рукой на длинную шею своего коня, полковник схватил шарф и спрятал его на груди. Когда же Кастрильо прошептал еще несколько слов, счастливая улыбка озарила мрачное дотоле лицо полковника.
Он забыл, что его смертельный враг, убийца его отца, находится наконец в его руках; он помнил только обещание, данное Гертруде в гасиенде Лас-Пальмас и, вынув кинжал, перерезал лассо.
Не обращая внимания на слова благодарности бандита, полковник спросил у Кастрильо:
— Где та, которая тебя послала?
— Там, ваша милость, — отвечал слуга, указывая на то место, где находился дон Сильва.
Избавленный от человеческого тела, которое его пугало, Ронкадор не упрямился более и помчался туда же, куда чуть раньше ускакал дон Фернандо.
Мы не будем описывать встречу дона Рафаэля и доньи Гертруды. Пусть наши читатели сами представят себе это радостное свидание; мы же вынуждены рассказать о другом, более трагическом происшествии.
Дон Сильва решился наконец ехать, сестры сели в носилки, всадники вскочили в седла, и берега Остуты погрузились в свое прежнее молчание.
Час проходил за часом; утренний ветер слегка зашевелил верхушки деревьев; наконец, взошло солнце и осветило мрачные воды озера, на берегах которого все было тихо. Неподвижно лежали на песке недалеко друг от друга два человеческих тела.
Может быть, бандиты умерли, и их трупы остались в добычу коршунам? Нет!.. Один из них повернулся на бок и крикнул раз, другой, третий, очевидно, призывая на помощь. Кричал связанный Арройо…
Услыхал ли кто-нибудь его крики? Кажется, да, потому что и другой приподнял голову и попытался встать. Это был раненый Бокардо!
Выведенный из забытья криками своего товарища, раненый взглянул на Арройо и хриплым голосом попросил воды.
— Разве ты не видишь, что я связан? — закричал бандит, видимо, обрадованный тем, что его соратник, которого он считал мертвым, оказался жив. — Не можешь ли ты, дружище, — продолжал Арройо, — доползти до меня и перерезать веревку? Тогда ты получишь сколько угодно воды.
— Попытаюсь, — сказал Бокардо, и злобная улыбка искривила его губы.
Кое-как, ползком, стеная и охая, добрался он до Арройо и наклонился над ним с таким выражением в дико сверкающих глазах, что вся кровь Арройо застыла в жилах.
— Возьми нож и перережь лассо, — повелительно крикнул бандит, — иначе мы оба умрем от жажды!
— Клянусь тебе, что ты не умрешь от жажды, — тихо, почти шепотом произнес Бокардо, не без труда вытаскивая из-за пояса складной нож.
— Ты хочешь убить меня, негодяй!
— Это легко может случиться.
— За что? — прохрипел Арройо.
— За что? — повторил Бокардо с ужасной улыбкой. — Я тебе скажу за что. Помнишь нашу стоянку у брода через Остуту? Помнишь, как ты сбил меня с ног в своей палатке? Моя кровь кипит при одной мысли об этом!
При этих словах лицо Бокардо приняло такое ужасное выражение, что его беспомощный товарищ почувствовал себя погибшим.
— Пощади! Пощади! — взмолился Арройо.
Бокардо молча смотрел на свою жертву.
— Пощади! — прохрипел несчастный. — Клянусь тебе, что, если ты разрежешь эти веревки, я снесу тебя в ближайшую хижину, где тебя вылечат!
— Хорошо! — сказал Бокардо после минутного размышления. — Хорошо, — повторил он странным тоном, — но повернись на другой бок, потому что я не в силах достать до веревок, которыми связаны твои руки.
Арройо послушался, но как только он повернулся на правый бок, Бокардо поднял руку и вонзил кинжал в сердце бандита.
Члены убитого еще двигались в предсмертных судорогах, и убийца с дьявольской улыбкой наклонился над своей жертвой, как будто хотел подметить в его глазах последние следы боли. Но вдруг он вскрикнул и схватился за сердце, кровь хлынула из его рта, и спустя секунду его труп лежал рядом с трупом Арройо…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Нам остается прибавить всего несколько слов к нашему рассказу.
Капитан дон Корнелио успешно исполнил поручение генерала и, вернувшись из Оахаки, получил наконец давно желанный отпуск. Он, как и рассчитывал раньше, продолжил его до бесконечности и уже не вернулся в ряды восставших. Сдав экзамен, он сделался священником. Позднее, когда по смерти своего скупого отца он получил большое состояние, то взял к себе в дом верного Косталя и Брута и обращался с ними не как со слугами, но как с товарищами по оружию. Все трое дожили до преклонных лет, но осталось неизвестным, удалось ли Косталю отметить свой сотый юбилей.
