Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов*, но врагов не было видно.
На прибрежном пригорке показался тын – здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться – тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, – и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали – значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.
– Вот истинно дивии люди! – с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. – Ну ладно бы добро пограбили – лавки-то зачем ломать!
Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?
– Собаки! – яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. – Нагоню – со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!
Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. «Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! – возмущались их дикостью говорлины. – И не совестно своих же предков бить!» За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.
Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина.
Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.
Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником* здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.
– Видели следы? – воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. – Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, – я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…
– А ты смотришь? – гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. – Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?
– Да какое рад? – забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. – Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…
– Сам-то не боишься? – презрительно бросил Огнеяр. – За стенами-то оно завсегда спокойнее!
Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.
За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.
– С ума сошел! – от неожиданности не удержался боярин Туча. – Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…
Боярин хотел сказать: «Не лезь на рожон», но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.
– Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! – поддержал кашляющего боярина посадник Добрята. – У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…
– Не тронули! – перебил его Огнеяр и вдруг злобно оскалился, глаза его вспыхнули, как красные угли, и посадник от неожиданности и испуга отшатнулся, ударился затылком о бревенчатую стену. Ему словно пламенем полыхнуло в лицо, да княжич и был как пламя – то взметнется, то опадет. – Не видал ты займища вниз по реке. Из изб все выметено, одни печки остались, лавки и то переломаны! – яростно выкрикивал Огнеяр, крепко ударяя кулаком по столу, так что серебряная посуда, выставленная посадником ради важных гостей, подпрыгивала и звенела. – Не тронули! Здесь моя земля! Да мне любой хорек в глаза наплюет, если я дам всякой падали в моей земле гадить!
Посадник Добрята побледнел и переменился в лице: таким он никогда не видел чуроборского княжича, на ум сами собой приходили рассказы о том, что он – оборотень. Видно, правда, – на смуглом лице княжича была звериная непримиримость, глаза горели яростью, зубы… чуры добрые, а клыки-то! Добрята крепче прижимался спиной к стене, словно хотел как-нибудь влезть в нее.
– Как знаешь, княжич, – бормотал он сам не зная что. – Тебе видней. Дело твое. Оно конечно…
Огнеяр перевел дух и постарался остыть. За два месяца полюдья, чувствуя себя хоть ненадолго, но полновластным князем, он научился сдерживаться лучше, чем за все годы своей жизни. Теперь он отвечал не только за себя, от него зависел покой, достаток, сами судьбы сотен и тысяч людей. Он даже начал их жалеть. Даже посадник Добрята, когда вспышка гнева миновала, стал вызывать презрительную жалость. Глаза у посадника стали как у затравленного зайца, полуседая борода дрожит, волосы на лбу взмокли от холодного боязливого пота. Тоже, нашел на кого злиться! Сидит тут, как медведь в берлоге, кто хочешь, тот и грабь! Не такой сюда нужен посадник! А этот – весь в князя Неизмира. Трус!
