— Знаешь, даже если бы я не сомневалась, в том, что все у тебя выйдет — есть у меня глубокие сомнения в том, что Мансул уступит меня хоть кому-то, пока он сам в меня не наигрался, — спокойно произнесла Мун, — но, видишь ли, возможно, мне это не помогло бы, зато ты бы остался жив. Для меня это важнее.
— Мое право распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению, — Пауль качнул головой.
— Да, и какая жалость, что у меня такого права нет, — с пустотой, сводящей сердце, ответила Мун, глядя мимо Пауля, — вот только знаешь, в таких условиях — мне без разницы, для кого быть вещью. Для павлина Мансула, для шайтанова халифа, или для одного лжеца, что очень старается выглядеть благородным героем.
На самом деле она понимала, что её слова слишком жестоки для него. И их действительно хватило, чтобы Пауль замолчал.
— Мун… — в его голосе зазвучала такая глухая тоска, что самой себе ей захотелось залепить оплеуху. В конце концов, он был неплохим парнем, и ранить его вот так — было некрасиво. Почему перед Мансулом у неё получалось разыгрывать глупую девочку, а с Паулем обнажалась именно её суть? Но все-таки… Быть неплохим — не значит быть действительно хорошим. Ведь не было у него даже в уме, если он выкупит её — распустить рабский ошейник на её горле. Иначе он бы сейчас об этом сказал.
У него — рожденного в Эффинах, где рабство было запрещено, никаких таких мыслей не было…
— Ты — свободен, Пауль Ландерс, — девушка качнула головой, — во всех смыслах этого слова.
Пауль упрямо сжал губы. Может быть, она что-то задела в его душе, но он продолжал упираться и явно не намерен был сдаваться.
Он ушел. Ушел, и Мун осела на пол, пряча лицо в ладонях. Господи, как же хотелось плакать… Но из-за кого? Из-за смертного? Какая глупость.
Серебристый смешок прошелся по её коже.
— Убирайся, Эльяс, — выдохнула Сальвадор, не поднимая глаз. Этот ублюдок не был достоин её взгляда.
— Ах, Салли, какая ты разбитая, — промурлыкал Ворон, присаживаясь напротив, — скажи, тебе ведь жаль юного Ландерса?
— Скажи-ка, Эль, — она ощерилась как голодная гиена, — а тебе самого себя не жаль? Я ведь буду убивать тебя настолько медленно, что ты забудешь, что вообще жил в мире, лишенном твоей агонии.
— Ты такая злая, дорогая, наверное, и в постели горяча, — теплые крылья Ворона прижались к её спине, будто обнимая Сальвадор. Он знал, что её это бесит, но делал это ровно затем, чтобы довести её окончательно.
Что она там хотела? Выдергать эти крылья по перышку? О да! И заставить его сожрать эти перья. По одному. И тщательно пережевывая.
— Ты ведь знаешь, что я не смогу ему проиграть, так? — прошипела Сальвадор, все-таки поднимая взгляд и глядя на Ворона в его истинном обличье. — На моем капище, в ночь духов — я не смогу отказаться от поединка и проиграть — тоже не смогу. Ты хочешь, чтобы я его убила. Скажи, чем он тебе так досадил, Эль?
— Ты знаешь, — Эльяс встряхнул головой, отбрасывая длинную черную прядь с лица, и поднял запястье. На нем, на бледной коже Ворона красовался браслет. Обручальный. На нем вились, переплетаясь друг с другом, черные и белые узоры. Для знающих язык пустыни не было бы сложно разобрать в этих узорах имена. Их с Эльясом имена.
Такой же был и на её руке. Уже давно — с той самой поры, как первый смертный придумал эту байку об их помолвке. Сальвадор было плевать на эту связь, так же как и Эльясу, вот только с недавних пор он решил, что это была все-таки ужасно забавная идея. И надо бы её сделать явью. Именно с того дня и началась история ненависти Сальвадор к Королю Воронов — и с каждым днем этой ненависти становилось только больше.
— Никто не смеет прикасаться к собственности Эльяса эль Мора, — с едкой ухмылочкой произнес Ворон, — а ты — моя, так суждено.
Нужно было рассечь эту связь раньше. Почему она была настолько глупа, что не хотела на это отвлекаться? Вот сейчас она не могла воспользоваться кинжалами для этого. Нужно было дожить до конца этих пяти лет. Которые уже сейчас кажутся почти бесконечными.
— Просто сдайся, Салли, — шелково шепнул Эльяс, — просто согласись принадлежать мне. И тебе не надо будет никого убивать. Правда, больше никаких мужчин, никаких Судов, никакого бунта, ты будешь только моя и ничья больше. Моя Королева никакой Судьей быть не может.
— Просто сгинь, Эльяс, — в её голосе ярость уже не кипела — она готова была извергнуться будто вулкан.
Именно сегодня её уже тошнило от необходимости быть чьей-то вещью.
— Позовешь, как надумаешь, — хмыкнул Ворон и милостиво растаял. Кажется, свое удовлетворение он уже получил. Наверное, было ужасно приятно видеть её настолько разбитой.
И все это — из-за одного упрямого безмозглого эффинца!
20. Глава, в которой происходят встречи
Часть 2. Пустыня
Белый шелковый песок её судилища приятно ласкал ноги. Её капище, место её силы — в котором она была сильнее, чем где-либо, если, конечно, ступала сюда своими ногами.
Сальвадор стояла посреди круга из двенадцати белых камней, на вершине каждого из которых сиял белым светом кристалл. Кристаллы светили внутрь капища. За камнями же стояла плотная непроглядная темень.
Она стояла в чем была — в тонкой рубашке, в которой спала, и черных шароварах с распущенными подколенными завязями.
Ночной наряд, не дневной. Под безжалостные очи Шии-Ра нельзя было являться в черном, если, конечно, не хотел превратиться в хорошо прожаренный кусочек мяса. Солнцеликая терпеть не могла ночь, её цвет и имя Мафрея, накрывающего мир смертных своим шелковым покрывалом, в складках которого прятались только звезды и сны.
Что она делала здесь? На капище — и в таком очень смертном виде. Смертным не дано было увидеть её такой. На их зов она являлась именно Судьей, укрытой от их ненужного внимания синим широким нарядом.
Но почему сейчас и здесь она — не в форме духа?
— Сальвадо-о-ор, — протяжно провыл ветер за спиной, пройдясь по спине холодом.
Повернулась она медленно, вглядываясь в густую пелену мрака за незримой чертой, отделявшей её капище от пустыни.
Пустота. Тишина.
— Сальвадо-о-ор, — снова хриплый, измученный, будто даже голодный стон.
Кто-то будто хотел её напугать. Кто-то очень глупый решил, что ему это по силам.
Она не боялась, но чутье — чутье ничего хорошего ей не сообщало. Ни одной живой души на добрый десяток фарсов вокруг. Но кто-то её призвал сюда, кто-то достаточно сильный волей, чтобы дозваться до духа.
Достаточно сильный, чтобы вытягивать её сюда каждую ночь, с той самой минуты, как караван вышел из-под защиты солевых озер. Стоило только смежить веки — и она тут же оказывалась тут, на капище, и слушала его вой.
Голодный, захлебывающийся, яростный.
