Морган молчала, но он ощущал на себе ее внимательный взгляд.
– В течение следующих двух лет мама все реже выходила из дома, – продолжил он. – Когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать, она уже покидала дом не чаще раза в неделю. Если б ей не приходилось готовить мне еду, она бы, наверное, предпочла забиться куда-нибудь в угол и умереть от голода. Работать она не могла, между вылазками в продуктовый проходило все больше и больше времени.
Его захлестнули воспоминания и тревога за то, что она может покончить с собой и оставить его одного.
– А друзей у нее не было? – спросила Морган голосом, наполненным сочувствием, но не жалостью.
Ланс притормозил на перекрестке и свернул влево на Мейн-стрит.
– Симптомы прогрессировали много лет, пока болезнь не проявила себя в полную силу. Все шло очень постепенно, в первую очередь она стала отгораживаться от друзей, и к тому времени, как болезнь стала очевидной для других людей, она уже отдалилась ото всех, кто составлял ее круг общения. Из семьи у нее остался один я, да еще Шарп проявил настойчивость.
– Похоже, ты ему действительно небезразличен.
Ланс доехал по Мейн до городской черты и свернул на небольшую загородную дорогу. Колеса наматывали километры, а жилые дома уступили место полям и лесам.
– Он тогда еще работал детективом и, несмотря на то, что дело отца уже давно отложили в долгий ящик, продолжал присматривать за нами. Как видишь, наш дом вдалеке от города, на велике отсюда пилить и пилить. А Шарп возил меня на хоккейные тренировки. Учил меня водить. Заставил маму пойти к психиатру. Я провел у него много ночей, спасаясь от маминых припадков.
Рассказ разбередил старые раны, и теперь острые иглы унизительных воспоминаний больно вонзались в них. Вот Шарп заглядывает в их холодильник и видит, что он совершенно пуст. Вот мать, неухоженная, с безумным взглядом, пересчитывает и ставит в ряды пустые бутылки, коробки с неношеной обувью, стопки журналов. Вот Шарп покупает Лансу бургер и позволяет остаться у себя в гостевой комнате, давая передышку от пребывания рядом с маминым психозом. Ровно в тот день, когда он в шестнадцать лет получил водительские права, он стал и опекуном собственной матери.
Ланс съехал на обочину и остановился у придорожного фермерского магазинчика.
– Я на минутку. Хочешь чего-нибудь?
– Нет, спасибо.
Он купил свежеиспеченный яблочный пирог – любимое лакомство мамы – и вернулся в машину. Морган взяла у него белую коробку с выпечкой и поставила себе на колени.
– Я понятия не имела, – сказала Морган, как только Ланс выехал обратно на дорогу. – Всегда удивлялась, почему ты остался в Скарлет-Фоллз, хотя детективом здесь работать было негде. Ведь ты уже много лет назад мог податься в какой-нибудь другой город, сейчас бы уже повышение обмывал.
– Матери требуется серьезный уход. Приходится быть при ней.
У одного из почтовых ящиков Ланс свернул в узкий проезд, который вел к маленькому дому, в котором он вырос. После исчезновения отца мама отказывалась переезжать – она держалась за этот дом с тремя спальнями и пятью акрами земли как за последнюю ниточку, связывающую ее с мужем. Будто ждала, что однажды он вернется домой.
Ланс припарковался прямо перед домом и посмотрел на Морган. Непохоже, что его рассказ ее сильно встревожил.
– Нужно ли мне следить за словами и действиями, чтобы не расстроить ее? – спросила Морган.
Она всегда она думает о других, о себе бы подумала…
– Пожалуй, нет, – ответил Ланс. – Только не воспринимай на свой счет, если она будет вести себя недружелюбно или нервничать. Она не любит незнакомцев, ей хорошо только со мной и Шарпом.
– Поняла.
Выйдя из машины, Ланс пару секунд поколебался, не попросить ли Морган подождать снаружи, но к чему эти игры. Врач велел, насколько это возможно, обращаться с мамой, как с обычным человеком, а зайти домой с коллегой – вполне обычное явление.
Они подошли к крыльцу, Морган несла коробку с пирогом.
– А еще она жуткий шопоголик, – предупредил он, стуча в дверь. Стук остался без ответа, так что он воспользовался своим ключом и впустил их внутрь.
– Мам? – позвал он, входя в гостиную.
У двери штабелем были сложены коробки с логотипом магазина. Неплохо, семь пар обуви. Последний раз он был у мамы вчера утром, так что всю эту красоту, видимо, доставили в середине дня. Не считая коробок, в гостиной был полный порядок.
Когда-то его мама была профессором информатики в университете, потом переключилась на преподавание онлайн и в качестве фрилансера выполняла заказы по дизайну, безопасности и поддержке вебсайтов. Ипотека была выплачена, расходы минимальны, и поэтому доходы позволяли ей предаваться обильнейшему онлайн-шопингу. Ланс тщательно следил за состоянием ее счетов, но держать ее под тотальным контролем все равно было невозможно: стоило ему аннулировать одну кредитную карту, она заказывала десять новых.
Он мысленно представил себе, какой бардак царил в доме раньше – они едва могли пробраться из комнаты в комнату. Антидепрессанты, еженедельная групповая психотерапия и решимость Ланса – вот три фактора, которые позволяли Дженнифер Крюгер жить в чистоте, безопасности и состоянии относительного здоровья.
Морган прошла в гостиную и принялась рассматривать подвесные стеклянные шкафчики, доверху набитые наперстками и ложечками. Несколько ящиков комода были заполнены тем же самым.
– Ложки и наперстки?!
– Просто они небольшие и негорючие, – объяснил Ланс. Его матери нужно было обладать какими-нибудь сокровищами.
– Ланс, это ты? Я в кабинете! – Ее голос доносился откуда-то со стороны спален.
Широкий дверной проем соединял гостиную с кухней, а короткий коридор вел к трем спальням.
Морган понесла пирог на кухню, а Ланс направился к одной из спален, переоборудованную в кабинет, чтобы мать могла работать на дому.
Она сидела за Г-образным столом, ссутулившись над клавиатурой. На одной стороне находился компьютер с тремя мониторами, а на другой размещался открытый ноутбук, возле которого наслаждалась покоем кошка. Другая кошка сидела рядом в пятне солнечного света, падавшего на пол, и приводила в порядок свой внешний вид.
Ланс подошел к столу, перегнулся через него и поцеловал мать в щеку, вызвав довольную ответную улыбку.
В ее внешности не было ничего необычного, хотя чрезвычайно худощавая фигура, седые волосы, окрашиванием которых она себя не утруждала, и глубокие морщины на лице делали ее старше своих шестидесяти. Одной из особенностей ее болезни была скрупулезная приверженность заведенному распорядку – встать ровно в семь утра, принять душ, а ровно в девять заняться стиркой. Короче говоря, такой организованности и пунктуальности немолодой женщины мог позавидовать любой военнослужащий.
