Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Принято считать, что Пушкин всегда был доволен своими текстами. Но по этому письму видно, что и великий поэт понимал свои промахи, но не всегда совершенствовал текст до бесконечности. Далее в этом письме он будет просить Гнедича написать пару рекламных строк о «Кавказском пленнике» и издать его.
Как показала история, это было верное решение. И хотя Пушкин не был доволен поэмой, она оставалась самым популярным его произведением при жизни.
Или вот Флобер. Роман «Госпожа Бовари» принес ему всемирную славу. Писатель работал над ним «как дьявол». В рукописи романа, которая хранится в муниципальной библиотеке Руана, 1788 исправленных и переписанных страниц (а в окончательном варианте – 487 страниц). И все же, закончив работу, Флобер не считает ее идеальной и пишет Луи Буйе:
«При виде отпечатанного произведения своего я совсем отупел. Оно показалось мне самым заурядным. Я вижу в нем буквально одно лишь мрачное. В этом большой недочет, и необходим предварительный успех, чтобы заглушить голос моей совести, который твердит мне: “Сорвалось!”
…Нет, черт возьми! Говорю не для того, чтобы услышать от тебя комплименты, но я недоволен “Бовари”, она кажется мне мелкой и “написанной для размышлений в тиши кабинета”. Ничего увлекательного и блистающего издали…»
Выходит, что Флобер в какой‐то момент решил, что роман окончен, и опубликовал его.
«Но что же Булгаков? – спросите вы. – Посвятил роману 12 лет и достиг совершенства?»
Посмотрите, что пишет в предисловии к книге К. М. Симонов. «Отдельные страницы, – утверждает он, – представляют собой вершину булгаковской сатиры, и булгаковской фантастики, и булгаковской строго реалистической прозы». Но, если бы не ранний уход автора, итоговый вариант мог бы выглядеть иначе: «Может быть, в романе были бы исправлены некоторые несовершенства, может быть, было бы додумано что‐то, еще не до конца додуманное, или вычеркнуто что‐то из того, что несет на себе сейчас печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии». Так идеален ли роман или… достаточно прекрасен?
Я думаю, что идеальных романов не бывает. Опасно рассчитывать, что первая же книга будет выдающейся. Куда лучше позволить ей быть несовершенной, но живой и вашей – и двигаться дальше. Читатель многое прощает тексту, в котором есть искренность, честность и глубокая эмоция.
Актеры и режиссеры хорошо знают, что, пока они новички, лучше выпускать спектакль немножечко сырым. Лучше оставлять в нем несовершенства и воздух, чтобы пьеса не приелась, а повторение одной и той же роли не выжало из актера все соки. Это потом они учатся выдерживать многократное повторение материала, а сначала могут жертвовать глянцевостью во имя живости.
Мы живем во времена, когда спикеры TED вещают на весь мир, стоя на сцене в футболках и джинсах, а президенты иногда являются перед камерами небритыми – чтобы быть ближе к народу. Когда в некоторых текстах специально оставляют ошибки, чтобы люди видели, что их писали не роботы. Когда книги и фильмы с пометкой «основано на реальной истории» продаются лучше историй выдуманных. Когда востребованы «непричесанные» жанры: автобиографии, документы, свидетельства, дневники.
Кажется, читатель устал от далекого идеала и ищет в тексте приметы человеческого. Он хочет чувствовать, что до автора можно дотянуться рукой. Что тот не бронзовый памятник из парка, а, может быть, сосед по району.
На вопрос, какой стиль тебе нравится, автор, с которым я работаю, отвечает, что любит повара Джейми Оливера. «Но это же не тексты», – возражаю я. Но она продолжает: «Ну и что, что не тексты. Я хочу так же, но в текстах».
Ей нравится, что на обложке книги, напечатанной на дорогой бумаге, повар сидит прямо на асфальте. Ей по душе, что Джейми – профессионал с королевскими наградами, записывает неидеальные видео, на которых, пока он готовит, его чумазый ребенок жует ботву фенхеля. В общем, ей нравится, что Джейми кажется простым и доступным, свойским, иначе говоря – живым.
«Смелость невозможна без уязвимости», – говорит профессор-исследователь Колледжа социальной работы Хьюстонского университета Брене Браун. Она предлагает каждому в огромном зале, перед которым читает лекцию, вспомнить хоть один свой смелый поступок, который не требовал бы уязвимости. Зал думает – и молчит. Я думаю – и молчу. Действительно, одно невозможно без другого. И когда вы оставляете в тексте свою уязвимость, вы проявляете смелость – а значит даете шанс читателю встретиться с вами.
Я не хочу сказать, что тексты должны быть небрежны. Я лишь хочу, чтобы надуманная идеальность не останавливала вас в вашем деле. И если чье‐то произведение похоже на фотомодель с идеальной укладкой, то это не значит, что ваш текст не может походить на только что проснувшегося растрепанного любимого человека. И то, и другое красиво. И глубокую связь мы чувствуем не с фотомоделями, а с людьми с прыщиком на щеке, с неидеальным прикусом, в нелепом шарфе. Вы – автор и свободны в том, чтобы не начищать свой текст до блеска, но оставить в нем отпечаток своей личности.
Резюме главы:
1. Можно шлифовать свое произведение и двадцать лет, а можно в какой‐то момент остановиться и опубликовать достаточно хороший текст. И даже получить за него Нобелевскую премию, как Исигуро.
2. Авторы не были на 100 % довольны книгами, которые мы любим.
3. Неидеальная первая (и не только) книга – это нормально.
4. Наше время любит искренность, которая допускает неидеальность и уязвимость. Тексту тоже можно позволить быть таким.
5. Смелость невозможна без уязвимости.
Упражнение
Задумайте заранее, что вы будете писать. Поставьте таймер на своем телефоне так, чтобы он звонил каждые 7 минут. И пишите.
Как только заиграет музыка на вашем телефоне, переведите фокус внимания с вашего текста на ваши ощущения и мысли, пока вы его пишете. Поймали? Запишите их. То есть – добавьте в текст.
Такую вольность позволяют себе даже классики. Я приведу вам пример из классика белорусской литературы Владимира Короткевича. Это отрывок из перевода на русский его романа «Колосья под серпом твоим». Стык двух глав:
«– Чем бы ты помог?
– Деньгами. Я привез бы в собрание всю мелкую шляхту, которая имеет право голоса, но не имеет крестьян, даже денег не имеет, чтоб поехать в губернию, где, в конце концов, им, обиженным, нечего делать. А они б голосовали, как ты, как я. Я привез бы только еще сто человек, и Кроер полетел бы рылом в навоз.
– Зачем тебе это?
Вежа улыбнулся:
– Так просто. Клейне приятно сидеть рядом с Зoхаром, мне столкнуть эту сволочь, заставить их драться. Наконец, мне просто забавно было б посмотреть, что из этого будет. И я не люблю Кроера.
* * *
Я пишу эти строки на бумаге, соленой от морского ветра. Море, темно-синее, в редких белых кружевах, разбивается о большой камень, на котором я лежу, всплескивает пеной у моих ног, а иногда, когда повезет, только одними брызгами падает мне на спину.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
