В довершение всего я получила письмо от Джорджи, в котором он сообщал, что ему очень жаль, но он больше не приедет в Портистон и не будет работать на пароме. Ему предложили место бас-гитариста в какой-то новой многообещающей рок-группе. Он писал, что любит меня, что всегда будет помнить обо мне и однажды обязательно напишет песню о нашей любви и назовет ее «Девочка с парома». Прочитав письмо, я спустилась на берег и долго сидела на пляже с бутылкой шерри, наблюдая за тем, как ярко освещенный паром движется по темным волнам, направляясь к острову Сил. Потом меня вырвало на скользкую, пахнущую водорослями гальку. Я не понимала, почему Джорджи не пригласил меня присоединиться к нему. Это бы решило все мои проблемы. (Как потом оказалось, к тому времени он уже встречался с девицей, которая была солисткой их группы. Впоследствии они поженились и жили долго и счастливо.) Учитывая сложившуюся ситуацию, сбежать с ним было бы единственным выходом.
Правда, бывали и приятные моменты. Я получила открытку от Линетт, на которой была всего одна фраза: «Нет ничего непоправимого, а кое-что и поправлять не стоит».
Аннели оказалась настоящей подругой. Она решительно отвергла попытки втянуть ее в процесс всеобщей травли. Я слышала, как она прошипела на ухо одной девице, которая презрительно скривилась при встрече со мной:
— Ты просто завидуешь, потому что ни один мужчина никогда даже не посмотрит в твою сторону.
Родители Аннели тоже старались поддержать меня. Как-то ее отец обнял меня и сказал:
— Выше нос, Лив. Через пару недель люди найдут себе другую тему для разговоров и забудут о тебе. Это лишь издержки жизни маленького скучного городишка.
По непонятной причине от таких добрых слов мне становилось еще хуже.
Через некоторое время, как и следовало ожидать, моя мать получила письмо из школы. Их с мистером Хэнсли просили зайти к директору. К счастью, я была избавлена от необходимости присутствовать при этом разговоре. Я ожидала своей участи в коридоре. Секретарша директора, проявив сострадание, принесла мне стакан воды и предложила подождать в приемной, вместо того чтобы сидеть в общем коридоре, под доской почета, на которой красовались имена самых лучших и успешных выпускниц школы. Написанное золотыми буквами имя Линетт встречалось на этой доске дважды — как старосты школы и как лауреата музыкального конкурса. На стене школы можно было увидеть и мое имя. Только это была стена туалета, а мое имя было написано несмываемым маркером.
Я поблагодарила секретаршу и отказалась, понимая, что в приемной буду чувствовать себя еще хуже, чем в коридоре. Секретарша смотрела на меня с таким сочувствием, что я начала осознавать, насколько плохи мои дела.
Хихикая и перешептываясь, ко мне приближались девочки лет одиннадцати-двенадцати. Глядя на их ободранные коленки, видневшееся из-под темно-синих форменных юбок, я попыталась улыбнуться. Всем своим видом я хотела показать, что меня вызвали к директору, чтобы похвалить, вручить какую-то грамоту или еще что-нибудь подобное.
Наконец меня позвали в кабинет. Он был огромным. Из многостворчатого окна открывался вид на розовую клумбу. Окно было открыто, и я сразу почувствовала запах навоза, которым садовник удобрял цветы. В косых солнечных лучах плясали пылинки.
Мать плакала. Ее веки и ноздри покраснели. Она промокала слезы скомканным платочком. Рядом с каменным лицом сидел мистер Хэнсли. Он выглядел еще гаже, чем обычно. Напротив них, за большим деревянным столом, сидела директор школы. Раньше мне не приходилось видеть ее так близко. Я не относилась к числу учениц, которых вызывают к директору. С одной стороны, я не была отличницей и ни в чем другом тоже не преуспела, с другой — мое поведение было не настолько плохим, чтобы удостоиться выговора из уст директора школы. Она показалась мне очень старой, хотя сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ей было лет пятьдесят с небольшим. Кожа на ее лице и шее была мягкой и дряблой, но серебристо-седые волосы, уложенные в прическу, выглядели монолитом, из которого не выбивался ни один волосок. Я уже не помню, что именно она говорила, но все сводилось к тому, что меня исключают из школы. Мистер Паркер, судя по всему, был близким другом председателя совета попечителей. Он внес щедрое пожертвование на строительство нового школьного корпуса. Мое неблаговидное поведение стало достоянием общественности, и школа просто обязана должным образом отреагировать. И так далее, и тому подобное. Мать сопела и шмыгала носом. Мистер Хэнсли сидел как чурбан. Директор спросила меня, раскаиваюсь ли я в содеянном. Я кивнула.
Мне оставалось проучиться всего два семестра до получения аттестата. После этого передо мной бы открылись хоть какие-то возможности. Правда, директор доброжелательно заметила, что я могла бы найти частных педагогов и попытаться сдать выпускные экзамены экстерном. Но все мы понимали, что это нереально. С моим образованием было покончено.
По дороге домой, когда я, съежившись, сидела на заднем сиденье «Моррис-Майнора» мистера Хэнсли, мать рассказала мне об отце. Она говорила, что его распутство однажды уже испортило ей жизнь, и вот теперь я пошла по его стопам.
— То есть ты хочешь сказать, что мой отец жив? — потрясенно спросила я.
— Я понятия не имею, где он и что с ним, — ответила мать. — И не имею ни малейшего желания это выяснять.
— Ты не имела права говорить нам, что он умер!
— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне, — оборвал меня мистер Хэнсли.
Мать даже не обернулась ко мне. Глядя прямо перед собой, она сказала:
— Я с самого начала знала, что ты плохо кончишь. Ты была таким трудным, капризным ребенком.
Она еще что-то говорила, но я ее уже не слушала. Прислонившись щекой к стеклу, я смотрела в окно. У меня появилась цель. Я решила уехать и жить с отцом. Ничто не удерживало меня в Портистоне, и я не видела никаких причин здесь оставаться.
Я больше никогда не видела Паркеров. Кто-то сказал мне, что они переехали в Эдинбург.
Глава 33
Я решила подождать такси в кафе.
— Куда-то собрались? — поинтересовался его мускулистый хозяин. Со мной был лишь небольшой пакет, но я постоянно открывала сумочку, чтобы убедиться, что не забыла билет и паспорт.
— Я уезжаю в Ирландию на выходные.
Он поставил передо мной чашку с кофе и почесал за ухом.
— С любовником?
Я улыбнулась.
— К сожалению, нет.
— Разве вы едете не со своим деверем?
Я посмотрела на него. В его взгляде не было ни осуждения, ни ехидства. Он просто задавал вопросы, которые казались ему абсолютно естественными. Отвернувшись, я начала помешивать кофе. Запах был божественным.
— Конечно, это не мое дело, — продолжал хозяин кафе, — но мне кажется, что такая женщина, как вы, не должна ждать такси в одиночестве.
— Это сложно объяснить.
