Анна не любила вспоминать тот год. Её тогда не радовали ни богатое убранство комнат, ни почтительность и обилие слуг. Она не хотела уезжать из отцовского дома и не могла понять, как вышло так, что родители отдали её королю. Анна поняла своё положение при короле почти сразу. Тогда она ещё не пробовала любви с мужчиной, а Генрих не был ни чуток, ни заботлив. Анне казалось, что король мстит ей за что-то, – но за что, она понять не могла. И тогда, в первую ночь – и во все последующие ночи того года она не могла дождаться, когда монарх оставит её в одиночестве на скомканной постели, чтобы Анна могла свернуться калачиком и плакать до самого утра.
Анна не общалась ни с придворными, ни со слугами. Первые презирали её, вторых презирала она сама. Генрих окружил её женщинами, которые обучали её этикету и женским хитростям, но сама девочка сгорала от стыда, выслушивая их уроки, и с трудом могла понять, почему должна следовать им.
Все преимущества своего положения она поняла много позже. Даже теперь, спустя восемь лет, придворные её презирали – но теперь её ещё и боялись. Она перестала искать их любви, как искала её в самом начале – Анна поняла, здесь никто не способен любить. И, чтобы выжить, ей следовало научиться быть такой, как они. Теперь, вспоминая своё детство, Анна понимала, что и тогда не знала, что такое любовь – ведь разве можно назвать любовью то чувство, которое испытывают родители, отдавая дочь в руки чужого мужчины? У неё не было ни братьев, ни сестёр кроме одной, родившейся двумя годами раньше её самой и умершей в младенчестве, так что и братской любви она не знала. Только одиночество было её спутником с самого рождения и до тех пор, когда Генрих привёл в дом третью супругу и покинул свою молодую любовницу, чтобы заняться продолжением рода. Но если в ком-то Анна и могла заподозрить пусть не любовь, но хотя бы преданность – это был Оливер, нашедший её так далеко от родительского дома и помогший не заблудиться совсем в океане злословия и лжи.
– Есть новости? – спросила Анна, наблюдая, как Оливер пересекает порог и сгибается в поклоне.
– Почти никаких, миледи, – старик с трудом разогнулся и, пройдя через всю комнату, опустил на стол перед Анной стопку донесений.
В отличие от письма, поданного Мишель, эти Анна прочитала внимательно, вдумываясь в каждую строчку.
– Твои люди в Уэльсе… Почему нет писем от них?
Оливер задумчиво причмокнул губами.
– Я думал об этом. Хармон молчит уже три дня. Но бить тревогу слишком рано. Вы думаете, его могли обнаружить?
– Я думаю, он мог что-то найти… – Анна отложила бумаги на стол. – Если бы я сама могла поехать в Уэльс…
– Нет смысла мечтать о невозможном, Анна.
Оливер посмотрел на девушку тем взглядом, которым старики обычно смотрят на молодёжь. Анна поморщилась, но ничего не сказала.
– Постарайся выяснить, что с ним случилось. Впрочем, ты сам всё знаешь.
Оливер кивнул.
– Это всё? – закончила Анна.
Оливер не двинулся с места, и Анна поняла, что тот колеблется. Она уже собиралась поторопить секретаря, когда тот, наконец, заговорил сам.
– Миледи, это только слухи… Но поговаривают, Фергюс Бри, граф Йоркширский, знал вашу мать много лет назад.
– Знал? – Анна подняла брови. – Знакомства недостаточно, чтобы обвинять человека в заговоре.
– Всё верно, миледи. Их знакомство было недолгим, я сам это помню. Злые языки приписывают им близкие отношения, но я говорю вам абсолютно точно – это невозможно. Однако Фергюс действительно останавливался в доме ваших родителей незадолго до смерти вашей сестры.
– Фергюс Бри, – Анна встала из-за стола и прошлась по комнате, – боюсь, граф не из тех, кто появляется при дворе.
– Всё верно, миледи. Граф Йоркширский предпочитает общество герцога Корнуольского.
Анна резко развернулась и посмотрела на секретаря в упор.
– Почему ты не говорил мне о нём раньше?
Оливер медлил.
– Мне всегда казалось, миледи, что ваше знакомство с герцогом Корнуольским может иметь печальные последствия.
– А теперь?
– А теперь оно произошло. И мне остаётся только свести эти последствия к минимуму.
***
Оливер ушёл, а Анна долго ещё сидела, размышляя обо всём случившемся – о приглашении герцога и о последних словах, сказанных Оливером. Она отлично понимала, что старик, скорее всего, не желает ей зла, но то, что Оливер мог утаить что-либо от неё, ставило доверие к нему под удар.
Анна не глядя повернула ключ и достала из верхнего ящика стола испачканный кровью листок с обгоревшим краем. Письмо было адресовано не ей. Анна нашла его обрывок случайно, в камине в спальне короля. От письма уже осталось не больше половины, и текст разобрать Анне не удавалось, как она ни старалась. Всё, что она могла рассмотреть, была подпись: Жанетт Бомон.
Анна знала всех своих родственников вплоть до восьмого колена, всех Бомонов, которые были живы и всех, кто умер в последние тридцать лет – и среди них был только одна Жанетт Бомон, её сестра.
С тех пор, как Анна увидела подпись, письмо не давало ей покоя. Она думала о том, что где-то там, на холмах и лесах Кариона может скрываться последний близкий ей человек – Жанетт. Такая же одинокая, лишённая семьи, крова и любви. И хотя надежда была так мала, а шанс, что неведомая Жанетт Бомон – самозванка, так велик, – тайна, заставившая короля сжечь письмо, подписанное столь знакомым именем, заставляла теперь Анну рассылать шпионов во все концы королевства в поисках хотя бы тени той, кто написала это письмо.
В очередной раз Анна попыталась расшифровать обрывки строк, почерневших от пламени. Она могла заниматься этим часами, за каждым фрагментом стёршегося слова угадывая или выдумывая судьбу Жанетт, которая, быть может, вовсе и не была одинока, а, напротив, была счастлива – так, как не могла быть счастлива её сестра. И всё же в эту ночь Анне не довелось разобрать ничего, потому что едва она взялась за своё бессмысленное занятие, как услышала за окном короткий стук.
Анна замерла, не уверенная в собственном слухе, но стук повторился.
Анна торопливо спрятала письмо и повернулась к окну. Разглядеть что-либо в темноте ночного парка было невозможно, и Анна, поколебавшись, подошла к проёму и распахнула раму.
Она опешила на мгновение, увидев прямо перед собой чёрные глаза, горячие, как огонь в камине.
– Вы заставили меня проделать долгий путь, баронесса, – сообщил Виктор, пожирая её этими чёрными глазами, – надеюсь, я об этом не пожалею.
Глава 3. Опальный герцог
Виктор покинул дворец наутро после венчания.
Шёл дождь. Туман застилал побережье, проносившееся за окном нелюбимой кареты – Виктор нечасто пользовался закрытым экипажем, предпочитая ездить верхом.