Книга Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

Тут вроде кто-то стал рвать с пояса поручика саблю, да так рвал, что поручик проснулся. Но пока не понял, где он. Во сне или въяви кто-то дерёт с него саблю. А дышать, и правда, тяжко. Нечем дышать. Возле него сопел вовсю государев преступник и рвал с него саблю. Поручик размахнулся, да замах во тьме и в тесноте мал, плохо заехал гаду, попал в тулуп, по плечу.

— Дай саблю! Дай! — шипел преступник. — Не дашь, сдохнем здесь!

Бороться поручику стало невмочь, совсем в глотку не лез воздух, и все члены будто заколодило. Он и не почуял, как преступник вытащил сабельный клинок из ножен и ткнул им прямо в полог. Бычьей кожи полог затрещал, но сабля хорошо отточена, кожа поддалась. Тотчас вроде свет проник в возок вместе с воздухом. Ан нет. Не стало совсем воздуха.

А преступник сопел уже за кожей возка, хрипло рыкал, а за его рыком слышалось громкое шуршание, будто снег протыкался чем-то острым и скрипел от тех протыков.

Поручик пал к прорезу, откуда несло холодом. Вдруг в лицо ему ударил поток света, потом потёк прямо рекой чистый воздух, в возок полез снег, чистый, белый. В голову ударила горячая волна крови, и от неё снова поручик Егоров потерял сознание…

Очнулся поручик на воле. Он сидел в сугробе, прислонённый к большой ели. Буран совсем утих, и тишина снежного дня давила на голову, а белизна снега — на глаза. Прищурившись, будто инородец, поручик смотрел на зелёные ели и соображал, что же ему надобно исполнить по долгу службы? Да! А где преступник? Где весь народ, что обеспечивал сопровождение?

Преступник без тулупа, а только в штатском платье да валенках и с крестьянским треухом на голове, предстал перед ним в проёме огромного снежного сугроба. Сабля в руке подрагивала:

— Нету никого в живых, только лошади уцелели. Они животные, они буран понимают правильно… Ямщик же наш, и точно, пропал совершенно. Так полагаю, что намерился убежать и один спрятаться от бурана. Не вышло, поди. Впрочем, может ещё вылезет откуда-нибудь…

Поручик Егоров встал на вялых ногах, оттолкнул протянутую саблю и прошёл меж дерев по глубоким следам государственного преступника. Шагах в десяти оказался он возле поваленных мелких деревьев, где устроили себе снежный намёт казаки конвоя да успенский староста, укрываясь от ужаса непогоды. Деревья конвойные навалили на старостину подводу с припасами, а сами залезли под медвежью полость, укрывавшую подводу. Там в тесноте, видимо, сначала радовались, потчевались дармовой водкой…

Намёт над подводой получился вроде кургана, теперь разрытого сбоку. В том месте, где разрыто, торчали две ноги в унтах. Ноги вздрагивали.

— Отходит староста, — сказал сзади преступник, — упокой, Господи, грешную душу. Вроде ведь староста. Дураков в старосты не выбирают, а вот смотри ж ты, не выдержал, хлебнул горькой и угорел!

В стороне заржали лошади. Они стояли в глубокой снежной ямине, вытоптанной самими же. Хорошо, что догадались привязать их за уздечки к длинной вожже, было место и расстояние, чтобы топтаться. Ноги старосты перестали дрожать… Смерть догнала мужика.

— Глянь сюда, — указал преступник, — по торопливости али по неведению, не углядели, где прятаться. Под самые высоченные ели залезли. С елей и сыпануло снегом. Враз покрыло наглухо. Захочешь, не выберешься.

— Мы-то выбрались, — шепнул поручик Егоров. — Тебе… Пётр Андреевич, так выходит, я жизнью своей обязан.

— Сабле твоей мы оба жизнью обязаны, — отмахнулся Пётр Андреевич. — Не будь её, руками бы не выгрестись. Снег, он такой плотный при буране, что глина. Пошли, что ли, людей обихаживать…

* * *

Людей вытащили, старосту и обоих конвойных казаков положили рядком возле старостиной подводы. Пока поручик Егоров обшаривал мёртвых на предмет ихних бумаг или разных вещей, удостоверяющих личности, Пётр Андреевич шурудил в «бироновском возке». Протёр внутренности, благо снег под рукой. Потом пробрался к старостиной подводе, саблей отрезал от медвежьей полости одну шкуру. Полость благо великое, стачана из четырех шкур. Вот Пётр Андреевич одну шкуру пристроил на пол в своём возке — для тепла. Потом в седельных сумках у лошадей нашёл дерюжьи торбы, куда насыпал достаточно дроблёного ячменя из двух мешков, что вёз с собой покойный староста. Привязал торбы под морды лошадей. Те тотчас захрустели, жадно хватая ячмень.

Поручик Егоров, тем временем, обоих угоревших казаков и старосту закидал комьями лежалого снега, воткнул в изголовья две перевязанные крестом маленькие ели. Хорошо и заметно.

— Хорошо и заметно, — одобрил Пётр Андреевич, — только, не приведи Господь, лисы или волки учуют…

— Так замёрзли ведь они. От мёрзлых — какой запах?

— От мёрзлых — никакого, а вот тулупы на них и прочая одёжа, она пахнет. Дай-кось пару сосудов водки…

Пётр Андреевич той же саблей снёс на сосудах горлышки и облил водкой сугроб над телами.

— Теперь хищники зачихают и рыться здесь до весны не станут. Только, даст Бог, их раньше зверей люди поднимут. Вот приедем завтра в село Благовещенье, — тут Пётр Андреевич перекрестился, — там и сообщим о покойных.

— Я сообщу, — торопливо сказал поручик.

— Конечно, конечно, — заторопился отвечать преступник. — Ты, ваше благородие, и сообщишь. Я-то опять замкну свои уста молчанием. Как положено преступнику.

Лошади опустошили торбы, стали оглядываться, звенеть сбруей.

— И нам пожевать надобно, — Пётр Андреевич оглядел серое небо без солнца. — Поди, время сейчас подошло к обеду. Надобно поесть, крепко запрячься и торопиться… Хотя торопиться не выйдет. Дорогу отчаянно перемело, пойдём не ходко. До села Благовещенья, полагаю, будет ещё вёрст двадцать. И всё по снегу. Ночевать придётся на тракте… Слава Богу, станем ночевать у костра, не в бироновском возке… Я хоть ноги вытяну… Или как ты, поручик, полагаешь меня далее везти? Опять безвылазно в подлом возке?