— Я сама не видела, но по слухам — да. Будто бы ни один мужчина глаз не отведёт.
Ирма надула губы:
— Этого ещё не хватало. Надо её оградить от внимания моего супруга. Всем известно, как он падок на других женщин! Летом, во время кочевья, вне моего внимания, пусть ведёт себя, как ему угодно, — раз Господь сотворил мужчин невоздержанными в любви, тут менять что-то не приходится. Но в Итиле, осенью и зимой, у меня под боком, никаких гаремов я не потерплю!
Помолившись и выпив утренний шербет (плотный завтрак в их среде понимался как дурной тон, признак плебса), государыня спустилась во двор, села в изукрашенный лентами и гирляндами паланкин и в сопровождении пышной свиты двинулась к южным воротам Итиля — встретить прибывавшего с летнего кочевья супруга.
Главный город хазар на Волге состоял из трёх неравных частей. Посреди реки, на острове, жил каган — то есть «царь царей», номинальный глава государства, — и его дворец красотой и величиной затмевал все другие здания столицы; был он сложен из белых сырцовых кирпичей. Остров соединялся с правым берегом неким подобием плавающего моста — рядом лодок, пристыкованных бортами друг к другу. В случае опасности лодки разъединялись, разъезжались в разные стороны, и попасть к кагану неприятель с ходу уже не мог.
На правобережье находилась большая, западная часть Итиля — Сарашен (замок Иосифа), Бакрабад (средоточие духовных учреждений — синагог, мечетей, христианских церквей; тут располагались также суды, кладбища и религиозные школы) и Хамлидж (аристократические дворцы, частные дома, окружённые садами, бани, разные хозяйственные постройки). Толстая стена с мощными огромными башнями ограждала эту треть Итиля от приволжской степи. Население западной части составляло около 16 тысяч человек, не считая воинов, охранявших покой и мир богатейших семей Хазарии.
На восточном, или на левом, берегу Волги размещался Шахрастан — шумный, демократичный, изобиловавший базарами, мастерскими и дворами для приезжих купцов; здесь же содержался острог и функционировал невольничий рынок, а на главной площади обезглавливали преступников. В лавках продавались невиданные товары, кабачкам и харчевням не было числа, равно как и весёлым домам, где любой желающий мог вкусить любви с дамой любого возраста и оттенка кожи. Не в пример Бакрабаду и Хамлиджу здания Шахрастана не отличались величиной — были мелкими, деревянными или глинобитными, или войлочными — наподобие юрт. Да и запахи этой части Итиля благородством не поражали — отдавая ароматами жареной баранины, плова, кислого молока, конского навоза...
Но вернёмся обратно на правый берег — ведь процессия с паланкином царицы Ирмы приближалась к воротам Буйюк в южной оконечности города. Над воротами высилась четырёхугольная каменная башня. В каждой её бойнице виделось лицо лучника. Поверху стены, меж зубцов, медленно прохаживались воины-часовые. На ветру развевался стяг — белое полотнище с синей шестиконечной звездой. Над широкой площадкой-балконом был натянут шёлковый тент, под которым сидела царская семья — вдовствующая царица-мать Мириам и царевичи — старший Давид, средний Эммануил и младший Элия. Их шестилетнюю сестру Сарру на Буйюк не взяли, побоявшись держать малютку на невыносимой жаре, и оставили в Сарашене под присмотром мамок и нянек. Во вторых рядах ожидавших на башне находились представители знати, аристократическая верхушка во главе с сафиром Наумом бен Самуилом Парнасом и раввином Ицхаком Когеном. Слуги обмахивали господ разноцветными опахалами. Солнце налило яро, и горячий воздух зыбкими потоками поднимался вверх от шероховатых раскалённых камней балкона.
Под торжественные звуки духовых инструментов и гортанные крики глашатаев, возвещавших о прибытии её величества, Ирма поднялась на площадку. Все присутствующие преклонили колена, кроме царицы-матери — ей, по положению равной с невесткой, выражать покорность не полагалось. Обе женщины, недолюбливавшие друг друга, сдержанно раскланялись. Дети прикоснулись губами к рукаву плаща-ненулы своей родительницы. Та чуть-чуть приоткрыла нижнюю часть лица, убранную раобом — полупрозрачной тканью (аналогом вуали), и поцеловала отпрысков. У Давида, походившего на отца, круглолицего, полноватого, пробивалась уже щетинка. Чернобровый и тонкокостный Эммануил то ли от смущения, то ли из боязни отводил глаза, не выдерживал устремлённого на него в упор взгляда. А весёлый и простодушный Элия улыбался безоблачно — словно дурачок на базаре.
Ирме подставили кресло, и она села. Повернула голову в сторону сафира:
— Близок ли караванный поезд его величества?
Поклонившись низко, первый помощник каган-бека отвечал с подчёркнутым умилением:
— Так, всемилостивейшая из поднебесных! Прискакал гонец и предупредил, что великий царь, наш владыка и повелитель, снизойдёт до нас, недостойных подданных, сразу пополудни, соблаговолив находиться ныне в четверти фарсаха отсюда.
— Распорядитесь принести разбавленного вина. Да похолоднее!
— Слушаюсь, добрейшая из прекрасных!
Не прошло и часа, как действительно на дороге с юга появилось пыльное, слабо различимое под палящими солнечными лучами облачко, но дозорные уже подали специальный сигнал: едут, едут! — и военные трубачи, стоя по бокам башни, огласили окрестности глуховатыми торжественными звуками трёхметровых карнаев. Все встречающие приподнялись в трепете. Мириам приложила к бровям ребро ладони, защищая глаза от яркого света. Элия встал на цыпочки и вытянул шею. А сама царица прищурилась и, увидев летящую во всю прыть кавалькаду — всадники, колесницы, кибитки, — тоже ощутила в теле непонятную дрожь. Почему, казалось бы? Прибывает любимый муж, никогда не третировавший её, относившийся с нежностью, а порой с восторгом, не отказывавший ни в чём, не скупой, не злобный, превосходный любовник и отец всех её детей, — что же беспокоиться? Нет, она волновалась. Может быть, полуденный зной действовал на психику? Выпитое вино? Завывание труб? Или осознание, что твоя судьба, даже государыни, целиком зависит от капризов одного человека? Хочет — милует, а хочет — казнит?..
Вот предстала глазам процессия в полном блеске: царские штандарты на высоких шестах, звуки охотничьего рога, гривы на ветру, клубы ныли, золочёные шлемы воинов, синие и жёлтые плащи высшей знати, белые одеяния самодержца в центре группы... Не спеша отворились створки ворот, окованные железом. Стража приветствовала монарха зычным выдохом из десяток лужёных глоток: «Шалом! Шалом!» («Здравствуй! Мир тебе!»). И удары копыт зазвучали под сводом башни.
Все встречавшие повернулись к лестнице в ожидании появления Иосифа: ведь, согласно обычаю, он, приехав, поднимался к семье и близким, спрашивал, как дела в столице, говорил о грядущем празднике Нового года, оглашал новые указы. Ирма инстинктивно провела пальцами по радибу — лёгкой накидке на плечах — и поправила усыпанный драгоценными камнями пояс — символ супруги каган-бека и вообще преданной жены. Несколько минут длилось напряжённое ожидание. Царь не выходил.
— Где же его величество? — шёпотом спросила царица-мать. — не случилось ли что в дороге?
Побледневший от страха сафир бросился узнать. Он отсутствовал ещё какое-то время, и казалось, оно никогда не кончится. Наконец Парнас медленно взошёл по ступеням. Разведя руками, пробормотал:
