Примите, товарищ Кашафутдинов мои соболезнования. От сложной политической обстановки и от меня лично.
А ты, значит, Савельев? Хотел за компьютером отсидеться? Отсидишься мне. За мешком с песком отсидишься, на блокпосту. Никакой электроники, никакой автоматики, кроме «Калашникова», не получишь. Будешь своими глазками следить, чтоб ни одна муха, ни одна сволочь не проскочила, скажем, возле этой хренотени, Ножай-Юрт называется. Что-то с ножами связано? Вот-вот, особенно за холодным оружием следи. В каждую машину заглядывай. А когда ты нагнешься в очередной багажник, подставясь, как пидор неприкрытой бронежилетом частью, тут-то тебя и завалит дерзкий чечен Шамиль из автоматического оружия системы «Дудашников».
Четверо судьбоборцев уже разогрелись, развеселились, про сон забыли. Даже прижимистый Рябченко махнул рукой и добавил в руку Савельева десять тысяч. Тот пошел за новым «Белым орлом». Катя уже тихо спала на лавочке, ласково обняв чей-то толстый рюкзак.
А кто у нас остался? Некий Шмидт? — тем временем почесывал порочную лысину военный у истоков поэтической реки Арбат. — Некий Шмидт. Артист. Ты мне особенно дорог, потому что твое невыехавшее, некрещеное мясо мне почему-то особенно вкусно. Для тебя мы придумаем что-то особенное. Чтобы водка у тебя в горле комом встала.
Ты поедешь на неокровавленные с 1919 года берега реки Обь. Давно пора окровавить. Там разыграется великая распря между хантами и мансями. Потому что в Хантыйск водку завезут, а в Мансийск забудут. Ханты будут дразнить соседей с берега Оби: у, дураки трезвые! Те обидятся и откроют огонь из обоих стволов. Ты приедешь туда миротворцем, щенок, юнец самоуверенный. И получишь гарпуном с костяным наконечником прямо в горло! И брызнет кровь с высоким содержанием алкоголя! Ох-хо-хо-хо-хо-хо!
«Белый орел» с этикетки смотрел направо, как гордая американская птица, а не направо и налево, как хищный российский приспособленец. Саша весело свернул желтенькую головку, и жидкость приятно забулькала в кружки.
— Мужики, ну мы совсем разошлись, — пробормотал Василий. — Давайте оставим. Всю не будем.
— Конечно! — кивнул Савельев.
— Вась, ну чего тут пить? Сейчас уже скоро электричка. Отоспимся еще.
— Конечно! — снова кивнул Савельев. А ты будешь вдовой, удовлетворенно кивнул высокозвездный чин, бодрствовавший в министерстве. Катерина Зотова, вдова. А? Как звучит!
Вася Рябченко шлепнул королем, который был совершенно не предусмотрен планом Миши, и улыбнулся в редкую бороденку.
— Ну ты говнюк рыжий! — воскликнул Шмидт с досады. — Я тебя убью, — и шлепнул козырным тузом.
Пробило четыре с чем-то. Пятеро беглецов, поеживаясь от утреннего неприятного холода, выпуская из губ едва заметные, точно духовные сущности, облачка углекислого газа, вышли на перрон. Хриплый диктор объявил, что первая электричка — на четыре с чем-то до Ожерелья — отправляется.
— А билеты? — спросила законопослушная Катя.
— Ну мать, ну ты сама представь, — урезонил ее Саша, — ты работаешь контролером. И ты встаешь в четыре утра, чтобы ловить таких придурков?
— Нет, я не встану, — зевнула Катя.
— Ребята, — тоже зевнул Равиль и вдруг выдал некую мудрость. — Мы теперь со всеми государственными структурами вроде бы в ссоре, в конфликте?
Они поспешили забиться в неуютный, холодный вагон, выбрали купейку с целыми, непорезанными, неоторванными сиденьями, покидали на пол рюкзаки и, не сговариваясь, заснули.
Электричка неторопливо несла их к месту схоронения. Колеса под вагоном отбивали свой жизнерадостный ритм. За темным окном уносились спящие дома Москвы, гаражи, сараюшки. У шлагбаума урчали моторами рабочие грузовики и калымящие легковушки.
Ребята спали, и в снах оставляемый ими верхний мир не представлял из себя ничего необычного, даже ничего особенно дорогого, ценного — холодная Москва позднего октября.
Первая электричка была со всеми остановками.
Двери хлопали на платформах, впуская и выпуская немногочисленных пассажиров.
По вагону прошли три милиционера.
— Чокнутые какие-то, — кивнул один из них в сторону ребят. — Куда это в такую погоду? Может, проверим?
— Делать тебе нечего, — резонно заметил другой. Третий вообще ничего не сказал, так как его тошнило после вчерашнего, и он только позавидовал этим молодым людям, которые могут себе позволить вот так ехать и спать, а не сочетать с движением поезда еще обязанности ходить, бдить, служить и прочее.
Миша Шмидт поднял голову, почесал лоб, посмотрел на часы с календариком: «5:12. 29.10.1995». За окном — стынь, дрянь, мокрянь, Михнево какое-то. Можно спать дальше.
Консервная банка в его рюкзаке неприятно давила на сердце, давая о себе знать неудобством через много слоев ткани. И снилось под стук колес, что он едет на поезде метро. Вдруг остановка посреди тоннеля, и гаснет свет. Снова, как в тех кошмарах, тьма — страшная, давящая, липкая, словно в желудке у чудовища.
Мелькнула даже странная мысль — сейчас выберусь из этого тоннеля — и сразу к психиатру.
— Что это со мной, доктор? Мне все время снится темнота. Разве темнота может сниться?
— Может, друг мой, может. Это медицине известно. Называется «черная горячка». Такое бывает в случаях редкостного невезения.
Миша встал и, пошатываясь, пошел по вагону, выставив перед собой руки. Где-то на той стене должна быть кнопка экстренной связи с машинистом. Безобразие какое — метро дорожает, а поезда вдруг останавливаются посреди тоннеля. Он протянул руку, но вместо гладкой кнопки нащупал шершавую неровную каменную стену. По стене сочилась вода. Пахло сыростью и давней гнилью. Никаких поручней, сидений, кнопок, дверей…
Где он? А где провода? Смертельно опасный высоковольтный контактный рельс? Миша осторожно шагнул вперед, держась за стену дикого камня. Тишина. И вместо ритмичного стука колес в ушах только ритм тревожно отбивающего удары сердца.
Тот, кто неслышно приблизился сзади, мягко тронул его за плечо. Миша вздрогнул и приказал себе несколько секунд не оборачиваться, потому что знал: обернись он-и ничего хорошего за этим не последует. Только плохое. Кто там? Машинист, таинственный житель тоннеля или…
Он обернулся. Машинист тихо сиял, объятый неярким голубым спиртовым пламенем. Его мертвые глаза закатились под брови, с губ капала синяя пенящаяся слюна.
Миша вздрогнул. Человек в синем покачивался в такт движениям электрички и еще мерзко хихикал.
— Билетик ваш попрошу.
— Какой?
— Побойтесь бога, — пробормотал откуда-то из-под рюкзаков Савельев. Какие в пять утра билетики?
Вася недовольно зашевелился. Равиль спал, как солдат.
— Что, у вас нет ни одного билета?
— А сколько вам надо? — недоуменно спросил Савельев.
