Глава 1
Аникей Тавказаков не раз и не два потом вспоминал, как так вышло, что он попал в это место, и каждый раз ему становилось стыдно. При этом его обуревала еще и дикая на себя злость. «Так мне, трусу, и надо!» – с почти мазохистским наслаждением думал он.
Называя себя трусом, ученый не манерничал и не выпендривался, ведь тогда он и в самом деле струсил. Когда его, задремавшего вместе с Юлием Алексеевичем и Олегом, разбудил злобный рык: «Руки в гору!», он уже чуть в штаны не наделал, а когда стало ясно, что это нападение вооруженных сталкеров – грабителей, и вовсе начал прощаться с жизнью: у них-то самих винтовка была только одна, да и та висела на груди у Егора Плужникова, который, тоже будучи застигнутым врасплох, не успел ее вовремя схватить. И пока Плюх о чем-то говорил с грабителями, Аникей с замиранием сердца молился, чтобы косморазведчик не вздумал геройствовать – пока бы он опускал руки к «Печенге», сталкеры успели бы его прошить очередями, а уж потом вряд ли пожалели бы и остальных. И когда внезапно прогрохотала очередь, Тавказаков был на сто процентов уверен, что Плюх все же дернулся к винтовке, за что и получил свое. А поскольку следующих выстрелов, по мнению Аникея, не пришлось бы долго ждать и предназначаться они были должны ему с коллегами, то ноги его сработали, пожалуй, раньше, чем мозг отправил команду. Будто со стороны, он наблюдал, как мчится к ближайшим кустам, и крик Плюха: «Ложитесь!» прозвучал для него словно на иностранном языке – он даже не осознал, что разведчик жив. А когда миновал кусты и сзади раздались новые выстрелы, ученый услышал их будто издалека, ощутив вдруг странную легкость во всем теле. «Я убит!» – на удивление равнодушно подумал он, хотя на самом деле всего лишь куда-то падал[1].
Осознал он это не сразу, поскольку в гибель свою поверил безоговорочно, другие варианты попросту не приходили в голову. Да и глаза машинально сразу закрыл – собственно, если умер, то это как бы даже и логично. Нелогичным был лишь странный ветер снизу, будто толкающий его в спину. «Меня что, уже на небеса возносит?» – мелькнула глупая мысль. Дважды, даже трижды глупая! Во-первых, ни в какие посмертные небеса он, как истинный ученый, не верил. Во-вторых, даже если бы в этом он и ошибался, возносить его, некрещеного богохульника, в рай бы никто не стал. И, наконец, в-третьих, если он мыслит, стало быть, суще… ну, то есть, не умер.
Впрочем, когда Аникей все же раскрыл глаза, он ничего не увидел. Это была даже не темнота, а бесцветное ничто. Впору бы как раз и поверить в свою смерть, но ветер, толкающий в спину, как-то не совмещался с представлениями о загробном мире. И тут, как бывает, когда долго смотришь на какую-нибудь оптическую иллюзию, вроде «ваза это или два лица в профиль», в мозгу все резко перевернулось, и он понял, что не возносится, а наоборот, падает. Впрочем, «ветер» тут же пропал, будто и нужен был лишь для того, чтобы создать эффект падения, а поскольку Аникей в него поверил, стал больше не нужен. Вроде как психологическая подушка: не сразу закрывают тебя в этой жуткой депривационной камере[2] без верха и низа, тепла и холода, света и тьмы, а готовят сначала: «Ты просто падаешь, дружок, это не страшно!» Но страшно почему-то и впрямь не было. Может, он растратил весь страх, когда ждал в голову пули от грабителей?
«Да это же аномалия! – дошло вдруг до ученого. – Ну конечно же, я просто попал в аномалию!» Ему вдруг стало совсем легко, уже не только физически. Наверное, опытному сталкеру такая реакция психики, как у Аникея в тот момент, показалась бы как минимум странной, а уж фраза «просто попал в аномалию» однозначно бы вызвала недоумение. Но в том-то и дело, что опытным, да и вообще никаким сталкером доцент Тавказаков не был. С настоящими аномалиями ему суждено было познакомиться – да и то не особо близко – лишь в последние дни. До этого же он лишь слышал о них, причем как правдивые или хотя бы примерно соответствующие действительности сведения, так и откровенные байки. Ему отчего-то вбилось в голову, что реально опасных, по-настоящему гибельных аномалий, вроде «солярия» или «выжималки», не так уж и много, а чаще встречаются такие, например, как «перепутка», от которой только голова кружится, или «тормозилка», от которой ты всего лишь замедляешься. Нужно сказать, что и две последние, особенно «тормозилка», были отнюдь не безопасными, но Аникей Александрович об этом не знал. Потому и свое состояние принял за кратковременный эффект пребывания в какой-то безопасной для жизни аномалии. А как иначе? Он ведь не умер. Ему даже не больно было. Даже голова не кружилась!