Они стояли вплотную друг к другу. Совсем близко. Все еще смеясь, она положила руку ему на грудь. В висках у меня застучало, в глазах потемнело. Меня переполнила ярость. Кажется, никогда никого в жизни я так не ненавидела!
– Я ее убью! – прорычала я.
– Может, она говорит с ним о тебе? – без особой убежденности в голосе заметила Дженис. – Может, просто старается вас свести?
В этот миг Миа схватила Глена за рубашку и притянула к себе.
Они слились в поцелуе. И целовались не меньше шести часов подряд – по крайней мере, так мне тогда показалось. Я хотела отвернуться, уйти, но не могла отвести глаз. Собственное тело словно перестало мне повиноваться.
Страшнее всего было, что Глен явно ей отвечал.
– Пошли отсюда! – сказала я наконец и, развернувшись, принялась проталкиваться к выходу. Дженис ненадолго отстала, чтобы захватить наши куртки, и догнала меня уже во дворе.
– Извини, – пробормотала она. – Наверное, не стоило тебе говорить…
– Еще как стоило! Спасибо, что сказала.
Ту ночь я провела у Дженис. Думаю, Миа очень повезло.
Извините, что об этом рассказываю. Понимаю: звучит глупо, по-детски. Типичная подростковая трагедия: «Ах я бедняжка, сестра увела у меня парня!»
Разумеется, на свете случаются и куда более страшные вещи. Люди гибнут от смертельных болезней. Целые народы голодают. Но мне было пятнадцать, и это предательство стало для меня первым. А это больно, очень больно. Как будто в грудь вонзают нож.
Да и с какой стати мы смеемся над «подростковыми трагедиями»? Я обожала Глена. Отчаянно хотела быть с ним. И ничего детского, игрушечного в этом желании не было.
Любовь моя была настоящей – и такой же настоящей была боль. Тем более что я получила двойной удар.
Глену я не нужна. Миа, сестра, которой я доверила свою тайну, меня предала. Она знала, как мне нужен Глен, – и все же отняла его у меня. В то время я не верила, что когда-нибудь смогу ее простить.
Глава седьмая
– Все равно он тебе не подходит, – сказала Миа на следующий день, когда мы столкнулись на заднем дворе. За десять долларов от папы она сгребала листья во дворе – рассчитывала накопить на сумочку, которую приглядела накануне в торговом центре.
– Тебе-то откуда знать? – скрестив руки на груди, отвечала я.
На меня она не смотрела – не отрывала взгляд от груды листьев.
– Он уже в одиннадцатом классе. В следующем году закончит школу.
– Как и ты, – ответила я. – Если с тобой ничего не случится!
И, хлопнув дверью, скрылась в доме.
«Если с тобой ничего не случится…» Почему я это сказала? Сама не знаю, что имела в виду. Я желала ей беды? Или просто не хотела, чтобы она и дальше шла по жизни бок о бок с Гленом?
Так или иначе до сих пор не могу простить себе эти слова.
В следующие несколько недель мы с Гленом почти не виделись. Совместные тусовки наших компаний прекратились. Должно быть, все понимали, что нам с Гленом и Миа не стоит видеться втроем.
Глен наверняка догадывался, что я чувствую себя отвергнутой. А я не могла даже подумать о том, как он милуется с Миа. При одной мысли об этом внутри у меня все сжималось. Что, если они вдвоем говорят обо мне? Обсуждают меня? Быть может, жалеют?
А о чем еще им каждый вечер болтать по телефону? Просто загадка. Глен много читает, любит альтернативную музыку, а Миа предпочитает репертуар хит-парадов и походы по магазинам. Бессмыслица какая-то! Она совсем ему не подходит! Когда же он это поймет?
На больших переменах мы с подругами перестали ходить на спортплощадку, чтобы поглазеть на парней, играющих в баскетбол. Быть может, вместо меня туда теперь ходила Миа? Болела за Глена, подбадривала его? Я не спрашивала. В сущности, мы с ней теперь вообще не разговаривали. Разве что за общим столом – об уроках, домашних заданиях и прочих приятных родительскому слуху вещах.
Родители, конечно, заметили, что мы в ссоре, но, слава богу, не выясняли, в чем дело, и не пытались нас помирить.
Однажды вечером, когда я сидела за уроками, мама подошла ко мне и села рядом.
– Послушай меня, – сказала она. – Рано или поздно все проходит.
Я бросила ручку и развернулась к ней лицом.
– Это никогда не пройдет! – отрезала я.
Невыносимо было слушать, как она меня успокаивает. Словно малолетку, занозившую пальчик!.. Почему взрослые вечно считают, что любовь у подростков несерьезная, ненастоящая?
Я и сама понимала, что веду себя как типичный подросток. Классическая картина – девочка сходит с ума по мальчику! Но моя любовь была чем-то большим, гораздо большим. Жаль, что в то время никто этого не понимал.
– Ты забудешь его, – продолжала мама.
– Никогда!
– Кейт, тебе всего пятнадцать. У тебя будут другие мальчики…
– Нет! Не будет никаких других!
Мама смущенно кашлянула – должно быть, не ожидала от меня такой бурной реакции.
– Дело не только в Глене, – продолжала я. – Еще и Миа! Как она могла? Она же знала, что он мне нравится! И из всех парней в школе выбрала именно его! Она любого может заполучить, кого захочет! А Глен был мой!..
Оборвав себя, я уставилась на недописанное уравнение. Буквы и цифры прыгали и расплывались перед глазами.
– Знаешь, – мягко сказала мама, – может быть, это ревность? Я хочу сказать, Миа ревнует к тебе. Хочет доказать, что она старше и умнее, не хочет, чтобы ты что-то успела раньше ее.
Я снова повернулась к ней:
– Что успела? Завести себе парня? Да у нее были сотни парней! Ну, может, не сотни, но Глен точно не первый!
Мама отвела взгляд, и я немедленно пожалела о своих словах. Наверняка она подозревала, что Миа уже не девственница; но все же не стоило кричать об этом на весь дом.
Некоторое время мы сидели молча. Мама всегда так делала: стоило мне нагрубить или сказать что-то бестактное, в ответ просто умолкала, давая мне время поразмыслить и пожалеть о своих словах. Но на этот раз я жалела лишь о том, что расстроила маму. Перед Миа мне стыдиться нечего, ведь я сказала чистую правду.
– Настанет день, – заговорила наконец мама, – когда ты встретишь своего человека. Лучшего на свете.
Я предостерегающе подняла руку.
– Нет! Пожалуйста, мама, не надо!..
Несколько мгновений она смотрела на меня, затем кивнула и поднялась:
– Хорошо. Милая, если захочешь об этом поговорить, помни: я всегда рядом.
В ответ я выдавила невеселую улыбку. К чему обижать маму? На нее я не сердилась; вся моя обида и злость предназначались Миа.
