Патронов уходило без счета. Вскоре пот стал есть глаза, картинка поплыла, а пальцы заскользили по металлу. Сведенные напряжением локти простреливала судорога. Внезапно смолкло все. Минута безответности…
– Готов? – еле слышно спросил Корсак и приподнялся, вглядываясь в даль.
– Лежать! – просипел громко начвзвода, резко выкинув в нашу сторону руку с двумя растопыренными пальцами.
– А?..
«Двойка» Боец не успел понять. Раздались два одиночных, и рядовой Корсак беззвучно ткнулся лицом в землю, щекой прижав автомат. Пригнувшись, я дотянулась до его шеи. Он был мертв.
Ушаков проследил за мной взглядом. Видимо, в ответ на мое движение стрельба возобновилась. Пули над головой слышны как живые. С чистыми женскими голосами. Я вжалась щекой в мох и щетину прошлогодней травы и тогда только позволила себе полный вдох.
– Взвод, отходим вниз, к развалинам! По одному, вперед!..
Выбора не было. Немного терпения – и на узкой голой поляне нас добрали бы по одному. Спуск в долину представлял собой крутую узкую тропу без единого куста, за которой выжженное село. В этой воронке сверху нас будет видно всех, как мух в банке. Нас гнали прямиком в ловушку. И ничего не оставалось, как только подчиниться. Добраться до развалин и там, среди бетонного мусора, пытаться укрыться.
– Гайдук, пошел! – орал начвзвода, не прекращая стрельбы. – Ну? Вперед!
Скользкий юз соседа – и я получила свободу развернуться влево.
– Сотник!
Следом.
– Ивашкевич! Шапинский! Бойко!
По одному мы кое-как скатывались вниз, пока Ушаков прикрывал нас. Ответные очереди РПК не стихли, пока мы взводом не собрались под узким наплывом слоистой породы у подножия оврага. Узким настолько, что создавал лишь видимость укрытия.
Когда мы подтащили тех раненых, что подавали признаки жизни, за холмом давно стихло. Умолкла за кромкой леса снятая грохотом стая ворон. И стало так неимоверно тихо, что в ушах зашуршала сама тишина.
Начвзвода по-прежнему оставался наверху. Секунды лопались в висках. Я плечами, затылком, спиной чувствовала: нас стало меньше. На вершине мы потеряли, по меньшей мере, троих. Судьба четвертого неизвестна.
По звуку я пыталась припомнить, кто стрелял последним. Но эхо разноголосых очередей продолжало беспорядочно строчить в моей голове, и в сотый раз вставала картина вскипевшей в три выстрела груди того бойца, что не удержался на краю оврага. Я знала его хорошо. Казалось, я ему нравилась. И теперь мучительно долго вспоминала его фамилию.
«Этот мертв, наверное. Наверное».
Мы перекликнулись, уточняя потери. Верно: четверо там, наверху. Двое раненых здесь, два брошенных в панике вещмешка.
Резкий шорох прямо над головой застал всех врасплох. Если бы это был неприятель, его счет, несомненно, был бы пополнен. Но секундой позже к нам присоединился начвзвода.
– С виду тихо. Видно, подобраться ближе не рискнули, – сказал он. – Но оставаться здесь нельзя, площадка просматривается сверху. Перебежками по одному будем входить в село.
Ушаков снова развернул карту. От сельской окружной дороги нас отделяли какие-то тридцать метров. Позиция для нас – хуже некуда. Бывшее Песково просматривалось с высоты как на ладони.
На нашей карте был отображен некрупный населенный пункт в три улицы, пересеченные стройной решеткой переулков. Разрушенное село Песково не имело ничего общего со своим планом. Улица Ленина, на углу с Кирова – продуктовый магазин. Должно быть, под ним надежный подвал-хранилище. Но где теперь этот угол… ближе, вероятно, можно было попытаться определить. Не теперь.
В попытке разгадать кроссворд на карте я склонилась к голове Ушакова. Оказалось, он едва слышно бормотал что-то.
– Север там, – громко сказала я.
Он смолк, повернул карту градусов на пятнадцать, и мы грубо прикинули, как добраться до центрального перекрестка с домами более одного этажа. Там рассчитывали занять доступный подвал.
– Рядовой Котов!
– Я.
– Необходимо короткими перебежками пересечь полотно дороги. Там ближайший навал и часть плиты… видите?.. Котов!
– Есть, – недовольно бросил Котов через плечо и во весь рост направился к руинам.
– Котов, назад! – негромко крикнул Ушаков.
– Щас, – тихо ответил Котов, продолжая двигаться сквозь изрытое снарядами полотно трассы вперед к ближайшему остову постройки.
– Котов, ложись!
Услышав команду, рядовой растянулся лицом вниз на битой рытвинами полосе дорожной разметки. Стук ботинок отразило сухое эхо. Но стояла прежняя тишина, и Котов вновь демонстративно встал и не спеша отряхнул пыль с колен.
– Там нету никого! – крикнул он громко, взглянув в прицел автомата вверх на уступ.
Отвернулся и вразвалку, попинывая осколки асфальта, дошел до высокой кучи обломков.
Ушаков раздраженно сплюнул сквозь зубы:
– Взвод, за мной, пригнувшись!
Под топот собственных шагов мы вошли в бывший населенный пункт.
Ушаков встретил взгляд Котова. Ничего не сказал.
3
Мне шестнадцать.
Очередной сеанс Лермонтова. Один из многих.
– Тебе нравится кто-нибудь? С кем было бы хорошо?..
– Что? – не сразу понимаю я.
– Просто хорошо.
– Никто.
– Совсем?
– Я же говорю. Ну, может, птицы… – Я смотрю в его окно.
Посередине неба, едва видна – так далеко, – крестом парит птица. Она не знает обо мне. Свободна как огонь.
– Не воспитатели? Не подруги?
Я молчу. Хватит лить воду.
Лермонтов возражает убежденно:
– Так быть не может. Твоему виду не могут не нравиться люди. Они важны как воздух. Без них, людей, не возникло бы вида. Так и остались бы волки. Слыхала про собачью преданность?
Я морщусь. Слишком хорошо я вас знаю.
– Ага! – В его голосе преимущество.
– Я дикая, – предполагаю я. – Мне никто не нужен.
– Хоть и дикая, все равно…
– Ну нет! Дикие собаки вообще часто убивают людей.
– Потом едят?
«Че, дурак?» — Я молчу сквозь отвращение.
– Думай. Ты дикий вид. Убивать впустую нерационально, так? Догадываешься, зачем, вернее, за что убивают?
Я как рыба. В этой элементарной идее таится что-то извращенное. Мне не нравится это слушать.
– Мстят за то, что дикие. И никакого шанса. Они б отдали жизнь за тебя, а она тебе попросту не нужна. Это больно.
