Закручинился я: а в Америке чего? И бабуля загрустила. Всей душой, видать, прониклась.
Ладно, пообедали, стал собираться в Нью-Йорк. А бабка возьми и брякни:
— Чего поедешь? Завтра утром в шесть тридцать поезд есть, успеешь на свои занятия!
Я подумал, подумал и расцеловал ее. Ей понравилось. Потом еще долго в лото играли. Чинно так. Я восемь долларов Любане проиграл и четыре — бабуле. Радовались, как дети, обе. Сам не заметил, как время пролетело.
Утром соскочил — опаздываю! Кое-как побрился, кофе на ходу хлебнул, помчался и — тормознул у двери, не выдержал:
— Люба, ну брось ты лабуду эту. Как вместе хорошо! Поехали, вернемся, на родине тоже жить можно, чего тебе здесь маяться, без визы, без прав?!
— Ни за что! — сказала. — Я не маюсь. Мне здесь дышится даже по-другому, лучше ты здесь оставайся.
— Бебиситтером?
Засмеялась. А мне не до смеха было. Поцеловал без энтузиазма. Уехал. Такси пришлось ловить — поезд уже ушел.
Опять еле пережил неделю. Но грустил тяжело. В воскресенье улечу. А дальше как?
Перезванивались без конца. Почти и не говорили. Просто слушал ее дыхание в трубке. Я никого еще так не любил…
В пятницу встретил ее на вокзале. Накупил роз. На коротких ножках, но много-много. Выпала из вагона прямо на меня. Смешались все: я, Люба, розы. Целовались. Народ вокруг обтекал. «О-ля-ля!» — говорили. Завидовали!
Из отеля так никуда и не вышли до воскресенья. Еду заказывали в номер. Вина набрал заранее, да и бабуля подарок передала — три бутылки чилийского. Не тащить же с собой! На бутылки кошки из пластика привешаны. Черные. Вино выпили, а кошек сохранил. До сих пор.
В воскресенье проснулся рано. Или не спал? Мылся, брился. Вылил в себя остатки вина. Оделся. Чемодан собрал. Сел на кровать:
— Люба!
Она глаза приоткрыла, улыбнулась. Здесь бы и умер! Взял себя в руки:
— Люба, поедем со мной!
Открыла глаза:
— Не могу я ехать. У меня виза просрочена. Если обнаружусь, больше сюда не впустят.
— А оно тебе надо?
— Надо! Я с пяти лет об Америке мечтаю!
— Ну и как будем?
— Не знаю. — Глазки подозрительно заблестели, но от своего не отступает. Упрямая!
Ладно.
— Пора.
— Сейчас?
— Ну, еще с полчасика есть.
Использовали с толком…
Потом собрались. Номер сдал, такси уже подогнали. Сразу договорился с таксистом, чтобы Любу подождал и отвез из аэропорта в Элизабет. Заплатил заранее, тот остался доволен. Приехали. Наша российская группа уже в куче, на Любу поглядывают. Выбор мой явно оценили.
Остановились в сторонке. Сильно-сильно обнял. Целовать не стал.
— Не плачь, девчонка, — сказал, — это твой выбор.
Достал деньги. Глазами засверкала.
— Дурочка, это тебе на телефон. Чтоб звонила каждый день.
— Я буду каждый час.
— Ладно, а я что-нибудь придумаю!
Не выдержал — поцеловал. В самолет загрузился последним. Люба-Любонька!
Взлетели. Стюардессы повезли напитки. Оглядел вдумчиво, не согласился с ассортиментом. Дал денег и попросил виски. Через пару часов уснул. Крепко.
Проснулся в Москве…
Позвонил из аэропорта. «Я — дома», — сказал. А она взяла и заплакала.
— Я сейчас вернусь обратно и заберу тебя. Поедешь?
— Нет, ты приезжай и оставайся.
— Подумаю. Целую тебя. В глазки твои зареванные. И бабуле привет передай — наш человек, святой. И Америка не испортила!
Ладно…
Весь день по Арбату бродил. Пиццу съел в итальянском ресторанчике, запил красным вином. Когда-нибудь буду сидеть здесь, не один — с Любой. Уверенно так загадал. Значит, исполнится.
Вечером окончательно улетел. Во Владивосток. Я и правда там жил.
Встречал меня Максим, друг лучший. С Гришкой, естественно. Сына увидел, немного расслабился, но потом снова накатило. Как жить-то без нее? Совсем растерялся.
Гришку домой отвезли. Алке, жене бывшей, сдали. Она сказала, что я схуднул, но мне идет. Схуднешь тут!
— Ну что? — Максим спросил. — Не в себе ты какой-то. Колись давай!
— Да пропал я, совсем пропал! Давай водки, что ли, купим.
Купили. Рассказал все. Купили еще. Ночью стал звонить ей, пьяный. Угрожал: «Убью или сам умру». Она плакала на том конце вселенной. Не от страха, конечно.
Так тянулось четыре дня. Потом увидел себя в зеркале, под глазами — синяки, лицо серое. Очнулся. «Возьми себя в руки, — сказал, — или лети к ней. Бебиситтером всегда возьмут».
С головой ушел в работу…
Через пару месяцев она сказала, что не может жить без меня и черт с ней, с этой Америкой! Хоть там все и вандефул и бьютифул. У меня не было сил ждать, и я полетел ей навстречу.
Встретил ее в Москве, в Шереметьеве. Она шла мне навстречу так стремительно, что полы ее пальто летели где-то сзади и едва поспевали. Я поймал ее практически на лету, прижал и долго не мог отпустить.
Весь день гуляли по Арбату держась за руки, ели пиццу в итальянском ресторанчике. В том самом! Уже потеплело, и они выставили столики на улицу. Мы жевали и жили жизнью города. Напротив мальчишка с косичкой душевно терзал гитару. Все, как я и загадывал. Вечером улетели во Владивосток. Домой…
Если вы поверили в такой конец, то я вас обманул. Это мне так снилось каждую ночь.
А прилететь она так и не захотела.
Но звонила часто. И я — ей. Придумали мечту: летом я приеду к ней в гости, она найдет себе замену у бабули, и мы целый месяц проведем в путешествии по Америке. Машину возьмем! И ни на минуту не расстанемся. Тем и жили.
Настало лето, и в одно прекрасное утро я спросил себя: зачем? Мы взрослые люди, у нас нет будущего, только лихорадка. Я позвонил ей и спросил, вроде шутя, сколько ей не хватает денег для ее фиктивного брака. Она подвоха не заметила: да начать и кончить, сказала, четыре с половиной набралось, еще как минимум столько же надо. И вздохнула. За живое, видать, задел. Кип смайл[2], Безуглов!
Через две недели мне удалось переслать ей с оказией шесть тысяч. Пусть быстрее сбудутся твои мечты, Люба!
И в отпуск уехал. С Гришкой. Подальше от телефонов. На месяц.
Говорил же — сентиментальный я.
Больше я о ней ничего не знаю.
Как живешь, Любонька?
