Книга Нью-Йоркские тайны - Вильям Кобб

Бам все еще лежал на ковре. Слово "лежал" не совсем точно отражает ситуацию. Пьяный скорее представлял собою груду тряпья, не имеющего ничего общего с живым человеком. Руки его были нелепо подвернуты под туловище. Голова запрокинута, а ноги были скручены в сложную комбинацию, которую народ так удачно назвал "ружейным курком".

— Этот человек пьян? — спросил Тиллингест.

— Еще как, — ответила Эффи.

— Ну, — сказал банкир, — его нужно поскорее привести в чувство… Мне нужно с ним поговорить, а ты знаешь, что я не могу терять время.

Эффи минуту подумала, вышла и возвратилась через несколько минут с флаконом в руке. Она стала на колени, перед Бамом, налила себе в руку несколько капель благовонной эссенции и начала растирать виски пьяницы. Затем, преодолев отвращение, подула немного на лоб, освежая таким образом его пылающую голову.

Не прошло и пяти минут, как Бам глубоко вздохнул и попытался приподнять голову. Тогда Эффи обвила руками его шею и приподняла голову. Нельзя представить себе ничего более странного и отталкивающего, чем сочетание этих двух соприкасающихся голов! Одна — царственно красива и свежа, другая -искажена и порочна.

Она еще раз смочила ему виски духами. На этот раз Бам вздрогнул и встряхнул головой, будто этот запах пронзил его насквозь. Конечно, в кабачке "Старый Флаг" едва ли можно было научиться дегустировать духи. Неизвестное всегда страшит…

Губы его дрогнули и предприняли определенное усилие произнести какое–то слово.

— Он приходит в себя, — сказала Эффи.

Бам заворчал и (о, верх неприличия!) вместо горячей благодарности произнес совсем иное:

— Да пошли вы к…

Затем Бам предпринял попытку вырваться из рук Эффи и приподняться, но снова обессилено повалился на ковер.

— Черт возьми! — пробормотал он: — Да оставите ли вы меня в покое?

Потом он добавил:

— Я хочу пить.

Красавица смочила ему губы водой, нисколько не теряя присутствия духа.

— Тьфу! — заворчал пьяница. — Что за мерзость вы мне дали?

При этом он поджал ноги и попробовал встать. Эффи, ловко воспользовавшись этим движением, приподняла его с силой, которую нельзя было подозревать в ней, и бросила в кресло. Бам опустился на подушки, просевшие под тяжестью его тела… Первым ощущением его был испуг. Он опять попытался привстать и снова упал, ругаясь.

Затем, будто проснувшись, открыл глаза и стал осматриваться…

— Вам лучше? — спросила Эффи ласковым голосом. Бам обернулся, ища того, к кому бы мог быть обращен этот вопрос и, конечно, никого не обнаружил.

— Я говорю с вами, — сказала Эффи. — Я спрашиваю вас: лучше ли вы себя чувствуете?

— Да право… право… ничего! Благодарю… — бормотал Бам, у которого в голове мысли плясали бешеный танец.

— Успокойтесь, — сказал в свою очередь Тиллингест ровным голосом, — и не бойтесь ничего. Вы находитесь у друзей.

Тогда Бам вытаращил глаза.

— У друзей? Я‑то? Здесь?

Он никак не мог предположить, что у него есть друзья в таких салонах, убранных роскошными тканями, с такими толстыми коврами и мягкими креслами. Следуя естественному течению мыслей, он перевел взор с окружающей его мебели на себя самого и решил, что если чудеса существуют, то кабак "Старый Флаг" еще мог превратиться в роскошнейшее жилище, но уж никак не Бам — в изящного джентльмена.

Действительно, его одежду никак нельзя было назвать изысканной. Нечто вроде жакетки, когда–то клетчатой, черно–белой, а вследствие изношенности ставшей одноцветной и бесформенной, плохо скрывало полное отсутствие белья. Что же касается панталон красноватого или скорее непонятного цвета, то они свисали клочками на его башмаки, перевязанные тесемками, и без одной подошвы, что была потеряна во время рысканья по улицам.

Тем временем Бам все более приходил в себя благодаря тому внутреннему очагу, тепло которого возвращало его к жизни. Вдруг какая–то мысль промелькнула в его глазах. Он обернулся к Эффи и смущенно кашлянул.

— Не можете ли вы, мисс, дать мне каплю виски?

Девушка взяла с камина дорогой резной графин и принесла его на хрустальном подносе. Тиллингест взглядом дал понять дочери, что желает остаться с этим человеком наедине. Эффи кивнула. Когда она выходила, Бам встал, прислонился к спинке кресла и низко поклонился ей. Поклон этот был достоин актера Фредерика Леметра в роли Робера Макера!

Бама освещала лампа с матовым колпаком. Это был хорошо развитый двадцатилетний парень. Его густые черные волосы падали на лоб крупными завитками. Он откинул их назад обеими руками, как чистят траву граблями. Лицо его было в фиолетовых крапинах, но под налетом пьянства и разврата, можно было заметить изначальную правильность его черт. Нос, довольно широкий у ноздрей, имел прямую и благородную, форму. Чувственный рот окаймлялся густыми черными усами, и темно–каштановая борода, к которой бритва не прикасалась целую неделю, кустилась вокруг щек и подбородка.

— Дело в том, — начал банкир, — что я очень болен… Я умираю. Позвольте мне не терять время на вступление. Отвечайте на мои вопросы как можно короче…

Тон умирающего произвел некоторое впечатление на Бама и он на всякий случай поклонился.

— Сначала нужно, — продолжал банкир, — чтоб вы знали, у кого вы находитесь и кто я такой. Мое имя Тиллингест, хозяин "Банка Новой Англии".

Чтобы представить себе весь эффект, произведенный этим вступлением, нужно увидеть мусорщика, у которого Ротшильд попросил бы взаймы два франка.

Вам отшатнулся.

— Что такое! — воскликнул он. Он хотел уже заявить, что ничего здесь не украл, да и не собирался ничего красть, но сдержался и уставился на банкира в ожидании разгадки…

— Назвав вам свое имя, — продолжал Тиллингест, — попрошу и вас представиться…

— А вы не знаете меня?

— Возможно.

— Меня зовут Вам, — ответил не без достоинства завсегдатай "Старого Флага", — я Бам из дома "Трип, Моп, Вам и Ко", хорошо известного в Нью-Йорке, — сказал он, цинично осклабившись.

— Я сказал вам, что не могу терять ни минуты времени… В настоящий момент ваше счастье в ваших руках… Советую вам не терять его… Напрягите лучше свою память и скажите, не имели ли вы какого другого имени…