Она покачала головой, вспоминая его мальчиком: как озорно смеются его черные глаза, с какой любовью его ручки тянутся к ее лицу, когда она устала или когда ее охватила грусть. Ничто, даже сама смерть, не разлучит ее с ним. Он всегда будет ей нужен, и никакой логике – пусть даже он сам будет спорить – ее не переубедить. За свои девяносто два года Сарита познала все радости и муки тринадцатикратного материнства. Она уже пережила смерть двоих детей. Уходили мужья, сестры, братья, но в ней еще достаточно жизни, чтобы в последний раз побороться за того, кого она любит. Она снова взяла сумку, стряхнула с образа Гваделупской Девы Марии толику неосязаемой пыли и стала вглядываться в окружавший ее пейзаж. Она потянула ноздрями воздух в поисках еще какого-нибудь знака и, поколебавшись, обернулась. Что-то, пока еще невидимое, привлекло ее внимание. Нужно идти в другую сторону, следовать внутреннему чутью – и музыке.
А музыка с каждым ее шажком, так нелегко дававшимся ей, становилась все громче. Казалось, вибрации идут одновременно из земли и с неба, пульсируя под громкими ударами – может быть, под бой барабанов в ее гостиной. Она безмолвно поблагодарила Бога за послушных детей и двинулась дальше, тяжело ступая сквозь густую пелену светящейся пыли. За близким горизонтом, над кромкой этого пустующего сна поднималась сиявшая живым светом Земля. Сарита затаила дыхание. В темнеющем грозовом небе, сквозь мерцающий жар что-то вырисовывалось на ярком фоне Земли. Вдали проступали очертания дерева! Его массивные ветви поднимались и опускались будто в чувственном блаженстве, отчего зеленые листья подрагивали и блестели. Сарита изумилась: откуда в этой бескрайней скудной земле могло взяться нечто столь мощное и плодоносящее?
«Мигель…» – прошептала она. Если сон цветной и живой, в нем обязательно появится сын. Он сам говорил: где он – там всегда весело. А тут так и было. Тут было что-то волшебное. Где бы он ни оказался, там был праздник, – это она точно знала. Она пошла к дереву, музыка звучала все громче. Может быть, прошла целая жизнь, может быть, всего минута, а может, не прошло и секунды. Она лишь чувствовала, что сердце ее бьется в такт веселой мелодии. Сколько бы времени ни минуло, должно быть, она преодолела большое расстояние: перед ней могучее, необхватное, изящное дерево, уходящее ввысь и вширь. Ветви его раскинулись во все стороны, словно оно готово было крепко, по-братски обнять всю вселенную. Сарита помедлила у корней, выступавших из пыльной звездной почвы, и устремила взгляд вверх – оттуда свисала целая галактика плодов, поблескивавших в неземном свете. Глядя на них в изумлении, она вдруг увидела того, кого искала. На самой нижней ветке исполинского дерева, едва заметный среди танцующих теней и тысячи переливающихся листьев, сидел ее сын.
Мигель Руис мирно грыз яблоко, прислонившись к стволу дерева. На нем был больничный халат. Он увидел мать, лицо его просветлело, и он радостно замахал ей рукой, приглашая подойти поближе. Она медленно пошла к дереву, осторожно пробираясь через гигантский лабиринт переплетенных корней, и наконец оказалась у ветки, на которой примостился он. Вдруг ветвь резко опустилась вниз и остановилась над самой землей. Теперь они смотрели прямо в глаза друг другу.
– Сарита! – воскликнул он, отирая губы кончиком большого пальца. – Ты со мной! Как хорошо!
Не успела она и слова сказать, как он всем телом повернулся в сторону фантастического горизонта.
– Mamá[2], ты видишь то, что вижу я?
Мигель восторженно показал на Землю с ее изумительной гаммой цветов. Сарита заметила, как из-под халата на мгновение показался голый зад ее сына. Ей вдруг захотелось сию же минуту отшлепать его, пусть он и давно уже взрослый дядька. Но ему не терпелось показать ей Землю.
– Сарита, смотри!
Ей видна была планета, парившая за изогнутыми ветвями огромного дерева. Ярко и ясно светила она в полночном небе, медленно вращаясь на краю видения, в которое их занесло.
– La Tierra[3], – со вздохом произнесла она. – Наш с тобой дом. Хватит уже дурить.
– Видишь их? – нетерпеливо спросил Мигель. – Сколько огоньков движется.
Нахмурившись, мать снова стала всматриваться сквозь ветви. Не такой она помнила Землю. Планета неторопливо поворачивалась, на ней ярко горели волны света, время от времени отделяясь и исчезая в космосе. В отдельных местах огни были ярче, чем на остальной поверхности. А это что? Некоторые из них неслись вокруг всего земного шара. Поднимались и рассеивались маленькие искорки, и в то же время все новые волны света падали на Землю, как текучие сновидения.
– Да! Это видения! – воскликнул ее сын, как будто прочитал ее мысли. – Видения тех людей, что меняют человечество. Маленькие, побольше – и великие, вечные. Видения, которые начинаются и заканчиваются, живут, а потом умирают.
– Если они умирают, то куда уходят? – спросила она, озадаченная зрелищем загорающегося и гаснущего света – он был похож на подпрыгивающие звуковые волны на дисплее стереосистемы ее внука. – А где они начинаются?
– В мироздании – в него же и возвращаются! – сказал он, смеясь, и откусил от яблока. – Вон тот, яркий, видишь? – в восхищении спросил он. – Бесподобный! Похож на Джорджа, его послание люди еще помнят. Какое доброе и нежное видение… Видишь?
– Джорджа? А, да. Ученик твой. Низенький такой?
– Нет, Сарита, он из Битлов. И намного выше меня.
Точно. Она вспомнила. «Битлз». Это на звуки их музыки она шла сюда. Она только сейчас едва успела прийти в себя от этой долбежки в голове.
– Сарита, ты видишь мое видение? – прокричал Мигель. – Вон там! Смотри, как светится! И вон, глянь! Это нити от него движутся, ярче становятся… И тут, и там! А вот – золотисто-желтые, нет, цвета червонного золота, вон там. Постой!
Сарита выпустила из рук сумку и схватила его за плечо. Мигель развернулся и посмотрел на нее. Лицо его продолжало светиться радостью.
– Да, твое послание живет, все больше людей привлекает, – сказала она. – Вон оно. Мы видим его.
– Потрясающе, правда?
Мигель наконец прекратил грызть яблоко и бросил его в сторону. Едва оторвавшись от его руки, оно немедленно исчезло. Он хотел было внимательнее понаблюдать за образом видений человечества, но слова матери, произнесенные строгим, мрачным тоном, смутили его.
– Чтобы это видение жило и дальше, нам нужен Мигель. Сейчас ты вернешься ко мне. Тебе еще рано умирать. – Мигель припомнить не мог, когда в последний раз его мать говорила с таким напором.
– Я уже умер, – улыбаясь, ответил ее тринадцатый ребенок.
– Ты не умер. Тебя лечат врачи. Мы молимся за тебя. Предки изо всех сил стараются ради тебя.
Мигель скорчил гримасу, изображая отчаяние, но в глазах его оставался все тот же блеск.
– Madre[4], только не нужно предков, ладно?
